останавливаясь, поздоровался-осведомился:
— Здорово, Паршиков, как дела?
— Здравия желаю, товарищ генерал! — Майор вскочил, вытянулся. — У всех одно дело: вас ждем!
А генерал уже серо-синей птицей — молодой, молодой еще! — взлетел вверх по лестнице. Паршиков с непонятной интонацией признал:
— Орел.
— Генерал… — философски-всеобъемлюще подытожил тоже вытянувшийся в струнку сержант.
В кабинете начальника отделения Колесников радостно приветствовал вскочивших на ноги Белякова, Котова, Никольского:
— Здорово, гвардейцы!
— Здравия желаем! Здравия желаем, товарищ генерал! — малость вразнобой, но зато громко откликнулись гвардейцы.
— Что ж, начнем, — генерал сурово оглядел присутствовавших. — Где личный состав?
— В красном уголке, товарищ генерал, — сообщил Никольский.
— В красном уголке! — передразнил генерал и скомандовал: — Пошли!
Менты в форме стояли строем, менты в штатском — компактной кучкой.
Генерал произносил речь оглушительно, как на митинге.
— Сегодня мы провожаем на заслуженный отдых подполковника Белякова Виталия Петровича. За тридцать лет безупречной службы в органах он проявил себя как добросовестный и принципиальный офицер, дисциплинированный и требовательный руководитель. Благодаря его стараниям преступность на территории вашего отделения значительно снизилась, а процент раскрываемости увеличился. Ты, Виталий Петрович, безусловно, заработал свое право на отдых, но нам будет очень не хватать тебя! — Генерал сделал паузу, глянул на дверь, от которой тотчас отделился его шофер с бордовой папкой в руках. — Приказом по Управлению тебе выражена благодарность с сопутствующим поощрением. Позволь мне вручить этот приказ, — он, не оборачиваясь, протянул руку, и в руке оказалась папка. — Будь здоров и счастлив, Виталий Петрович!
Генерал обнял Белякова, Беляков обнял генерала, печально похлопав по спине начальства бордовой папкой. Личный состав зааплодировал.
Генерал оторвался от Белякова. Аплодисменты прекратились.
— Время не стоит на месте, — уже раздумчиво поведал Колесников. — На смену нам, ветеранам, приходит молодая смена. Позвольте вам, товарищи милиционеры, представить нового вашего начальника. Котов, иди сюда! — Котов покорно приблизился. — Многие из вас знают подполковника Котова как смелого и решительного сотрудника МУРа, но мы в Управлении уверены, что на новом ответственном посту он, помимо смелости и решительности, сумеет проявить такие свои качества, как дисциплинированность, ответственность, мудрость и строгость. Будете держать ответное слово, виновники торжества? — вопросил генерал величественно.
Беляков шмыгнул носом, смахнул набежавшую слезу и сказал с чувством:
— А что тут говорить? Вы за нас все сказали, товарищ генерал!
Генерал соколиным оком окинул собравшихся и объявил:
— Все свободны!
Менты, стараясь не топать, повалили к выходу. Колесников же добавил уже не громовым трибунным голосом, а скорее свойски:
— Беляков, Котов, Никольский, останьтесь.
Вскоре они остались вчетвером. Беляков еще раз шмыгнул носом и осторожно приступил к ненавязчивому зондажу:
— Если вы не возражаете, товарищ генерал, то у нас есть предложение…
— Не предложение, а приглашение, которое я с удовольствием принимаю! — Колесников победоносно засмеялся. — Твоя отвальная и котовская прописка. Я правильно вас понял?
— Так точно, товарищ генерал. Прошу, — Беляков сделал приглашающий жест рукой.
— У тебя же ничего не готово, — усомнился генерал.
— Стол накрыт в кабинете Никольского, — пояснил Котов.
От паршиковской стойки Лепилов почтительно наблюдал за неторопливым шествием: первым поднимался на второй этаж генерал Колесников, за ним — Котов и Никольский. Замыкающим был Беляков. Он, задержавшись на лестнице, строго предупредил Паршикова:
— Вася, по пустякам нас не беспокой. Важное совещание, — и скрылся за поворотом.
— Важное совещание! — передразнил Лепилов. — Скажи мне, Антоныч, почему начальство трескает водку всегда втайне от подчиненных?
— Потому что подчиненные трескают ее, родимую, втайне от начальства! — хихикнул майор.
— Остроумный софизм — еще не доказательство, — сказал Лепилов.
— Чего, чего? — удивился Паршиков и предостерег: — Ты полегче со словами-то. Одно непонятное слово такого наделать может… Помнишь «волюнтаризм»?
— Я «консенсус» помню, — сказал Лепилов. — У них там наверху консенсус, Антоныч?
— Полный, — твердо заверил Паршиков.
…Действительно, наверху наблюдался полный консенсус. Генерал в расстегнутом мундире и с приспущенным галстуком предложил очередной тост:
— За Сережу Никольского. За всех пили, а за него не пили. Непорядок. Никольский, ты замечательный сыщик, я бы даже сказал, талантливый, но характер… Заносчивость и дерзость — это еще не принципиальность, а всегдашняя оппозиция к мнению начальства — не доказательство твоей безусловной и каждодневной правоты. Ты не нам жизнь осложняешь, ты себе ее осложняешь.
— По-моему, товарищ генерал, это не тост, а критика сверху, — воспользовавшись небольшой паузой в этом тосте-разносе, заметил Никольский.
— Вот, опять дерзишь! — почему-то обрадовался Колесников.
— Это не дерзость, а критика снизу, — объяснил Никольский.
— Лишь бы укусить, лишь бы укусить! — опять возликовал генерал. — Ну, да черт с тобой. За такого, каков ты есть, за тебя, Сережа.
Выпили, закусили, чем Бог послал. Генерал помотал башкой, слегка задумавшись, взгляд его затуманился. Колесников понял: требуется лирическая пауза.
— Пацаны, а гитара у вас есть? — спросил он.
— Я сбегаю! — опередил всех Беляков.
— Сбегают, которые помоложе! — осадил его генерал.
— У меня ключи от шкафа! — на ходу извлекая из кармана связку ключей в кожаном футлярчике, пояснил Беляков и убежал — в полном смысле этого слова.
Генерал посмотрел на Котова, посмотрел на Никольского.
— Я очень на вас надеюсь, ребята. Старая школа есть старая школа, но наше время уже вовсю требует нового. Новых решений, новых подходов, новой методики, наконец. У вас свежие мозги, молодая энергия, хорошее нахальство. Действуйте, а я вас поддержу. Пора, давно пора…
Фразу не дал закончить быстроногий Беляков: он уже победно стоял в дверях с гитарой в руках.
Генерал попробовал струны, подтянул колки и запел с хрипотцой. Из Окуджавы:
Ах, какие замечательные ночи!
Только мама моя в грусти и тревоге:
Что же ты гуляешь, мой сыночек,
Одинокий, одинокий?
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали ночи и короче и теплее…
Гром среди ясного неба прервал песню — резкий пронзительный звонок телефона. Никольский
