— Пожалуй, нет, — Китаин еще чуть подумал, закурил и окончательно решил: — Нет.
— Тогда с вопросами все, — Никольский поднялся. — Сейчас подъедет следователь, и нам придется вскрыть сейф убитого Андрианова. И, естественно, изъять его содержимое. Вы не возражаете?
Китаин пожал плечами:
— Как я могу возражать? Вы действуете по закону. Контрольный ключ от сейфа вам вручит комендант.
— Спасибо. Пусть он понятым будет. Ключ же у меня свой — в наследство от покойника достался, — Никольский натянуто улыбнулся. — Еще раз спасибо.
— Не за что, Сергей Васильевич. Вот мы опять встретились и опять по-настоящему и не поговорили. Суетна наша жизнь, — философски взгрустнул миллионер.
— Безусловно, — согласился Никольский и резким коротким поклоном распрощался.
… — Ничего перспективного, — горько посетовал следователь. В скромном кабинете (с китаинским и не сравнить) он медленно рассматривал кучу бумаг из сейфа, с которыми уже успел ознакомиться; куча разлетелась по письменному столу и выглядела просто жалким мусором.
— Ну, а фотографии эти мы заберем, можно? — попросил следовательского согласия Никольский, играя пачкой фотоснимков, как колодой карт.
— Хоть какая иконография по делу, — наукообразно высказался следователь. — Что ж, попытайтесь, побегайте со снимками. Может, что и выйдет.
— Миша, за мной! — бодро приказал Никольский — не любил он сидячей бумажной работы — и выскочил из андриановского кабинета. Лепилов — за ним.
Раздвинулась стеклянная стена, и вот они уже на воле. При ярком солнечном свете Никольский выбрал из пачки четыре фотографии и протянул их Лепилову:
— Миша, одна нога здесь, другая там!
— Где — там? — недопонял Миша.
— У дамочки, которая нас ночью по телевизору видела. Ну, у той, соседки убитого, — пояснил Сергей. — Покажи ей эти фотки. Может, узнает кого-нибудь. Хотя наверняка узнает: она, я думаю, свой телевизор постоянно смотрит. Действуй!
— Бу сделано! — гаркнул жизнерадостный Лепилов.
…Миша чинно сидел на самом краешке немыслимо красивого итальянского стула и умильно взирал на даму, раскинувшуюся на не менее красивом диване. Была она не бабкой-соглядатаем, не теткой- сплетницей, а зрелой, гладкой, холеной красоткой, постоянно пребывавшей в тихом восхищении собой, любимой. Красотка держала речь:
— Нет, нет, уж вы поверьте мне. Жизнь наша страшна и груба. Вот вы, интеллигентный молодой человек, и то были сегодня ночью со мной непозволительно резки.
— Еще раз прошу прощения, Наталья Валерьяновна, — тихо извинился Лепилов и осторожно приступил к главному: — Но вы все-таки посмотрите фотографии, может, кого-нибудь узнаете? — И протянул ей четыре карточки.
— Кого я могу узнать? Я из дома боюсь выйти, — поведала она с чувством. Снимки тем не менее взяла и принялась с любопытством их разглядывать.
— Но телевизор-то смотрите? — гнул свою линию Лепилов.
— А что телевизор? И по телевизору ужас и грязь! — воскликнула она с отчаянием гимназистки, вдруг узнавшей, что любовь не исчерпывается вздохами на скамейке.
— Я не про тот, я про ваш… — брякнул Миша, но Наталья Валерьяновна его перебила.
— Рома! — вскричала она обрадованно, узнав кого-то. — Это Рома!
— А кто такой Рома? — ласково и осторожно спросил Лепилов.
— Рома, племянник Андрианова! — воодушевленно пояснила дама. — Прелестный мальчик, скромный, застенчивый, изящный, как девушка! Из балетных…
Никольский изучал фотографии, ровными рядами разложенные на столе, когда в дверях возник торжествующий Лепилов. Не обратил на его вид внимания Никольский. Рассеянно глянув на него, сказал:
— Одни мужики, — и спросил то ли у себя, то ли у Лепилова. — Сколько ему лет было?
— Пятьдесят два, — уверенно доложил Лепилов.
— Еще вполне мог. Садись, — и продолжал, когда Лепилов сел к столу. — Накопал?
— Самую малость, — скромно ответил Миша и расплылся в победной улыбке.
— А сияешь как начищенный медный таз. Докладывай лучше! — приказал Сергей.
Лепилов положил на стол фотку и ликующе произнес: — Рома!
— Романа жрет саркома. Ариведерчи, Рома, — неожиданно даже для себя выдал Никольский дурацкий стишок. Изумился своим словам. — С чего это я? Дальше, дальше говори.
— Племянник Андрианова, — заговорил Миша, едва сдержав смешок, вызванный выходкой начальника. — Объявился года полтора тому назад. Посещал дядю чуть ли ни каждый день. Часто оставался ночевать…
— Подожди, — прервал его Никольский, снял трубку, набрал номер, нажал кнопку громкой связи. — И послушай, — после третьего гудка где-то сняли трубку и уверенный мужской голос произнес «Да». — Я хотел бы поговорить с полковником Меньшиковым.
— Здравствуйте, Сергей Васильевич, — обрадовался собеседник.
— Уже по голосу узнаете, Юрий Николаевич, видно, очень уж я вам надоел. Здравствуйте. У меня к вам несколько вопросов… — Никольский выжидающе примолк.
— Вероятно, в связи с убийством Андрианова? — спросил Меньшиков. — Задавайте ваши вопросы.
— Хочу предупредить, ответы будет слушать и мой помощник, — предупредил Сергей.
— Да хоть американский шпион, Сергей Васильевич, — хмыкнул полковник. — Спрашивайте.
— Вы знали его? — первым делом спросил Никольский.
— Весьма приблизительно… — Какая-то гадливость послышалась в голосе Меньшикова.
— Но все-таки ваше мнение? — настаивал Сергей.
— Служака без особой фантазии, — нудно затянул полковник. — Скрытен, насторожен, отчужден от сослуживцев. Впрочем, как и они от него.
— Они от него, — повторил Никольский. — Если не секрет, почему?
— О покойниках либо хорошо, либо. — Меньшиков замялся. — Надо плохо, Сергей Васильевич?
— Надо все как есть, точнее, все как было, Юрий Николаевич.
— Вызывала подозрение, да нет, просто брезгливость его нежная дружба с женоподобным сержантом-сверхсрочком, нашим дверным вертухаем, — невольная брезгливость слышалась в словах Меньшикова.
— Ого, в ФСБ на феню перешли! — пошутил Сергей.
— По фене и продолжу, — не принял шутки полковник. — Возникло подозрение, что Андрианов — глиномес.
— Активный педераст, как я понимаю, — уточнил Никольский. Ничего себе кино начинается!
— Вы по этой версии работаете? — спросил Меньшиков.
— Пока нет. Спасибо вам, Юрий Николаевич, и до свидания. — Никольский положил трубку, одним глазом (другой был лукаво прикрыт) уставился на Лепилова. — А что еще тебе мадам поведала?
— Что жизнь страшна и груба, — с пафосом произнес Миша. — Что она из дому боится выйти. Что по телевизору показывают ужас и грязь…
— По ее телевизору? — осведомился Никольский, приподняв брови.
— По обычному, — сказал Лепилов и, спохватившись, вспомнил: — Да, жаловалась, что ее персональный телевизор последнее время барахлит. То показывает, как надо, то полная темнота.
Продолжить рассказ не позволила Анюта. Она не вошла — просунула голову в дверную щель, повела туда-сюда как бы испуганными очами и натужно просипела:
