на полу, упершись локтями в сиденье и уткнувшись подбородком в сомкнутые кисти.
— Вы подчиняетесь приказам Керби,— произнесла она свой приговор.
— Ну, конечно же! Ты что, чокнутая?
— Вы ударили меня. Больно ударили.
— Да, ударил,— устало согласился он.— И надо было больно. Чтоб мне поручили тебя убить. А теперь будь добра, не мешай мне.
Она открыла было рот.
— Глупости, а? — издевался он.— Вся беда в том, что ты не веришь в дьявола.
Ну и странно говорить такое вслух!
— Я не верю, что дьявольское может быть в поступках людей. Но сам-то дьявол есть, я знаю,— серьезно сказала она.
И тут до него дошла вся комичность положения.
— Не поднимай голову,— весело приказал он.— Они догадаются, что здесь что-то не так. Убийца и его жертва ведут дискуссию на тему, существует ли дьявол!
Она пригнула голову.
— Мистер Петерсон, вы меня вконец запутали,— вдруг призналась она.— Я теперь просто не знаю, хороший вы человек или плохой. А мне казалось, я знаю, как отличить…
Он невольно прыснул.
— А как тебе казалось — ты можешь отличить?
— Я запуталась! — обиженно воскликнула она.
— Ну, конечно же. Дала Шэнку заманить себя в его машину.
— Да, меня обдурили,— отважно созналась она.
— Ага.— Он измерил ее взглядом.— Небось, в твоей книжке сказано, что хороший человек никогда не станет лгать, да?
— Нет, это не совсем…
— Или для чего-то там прикидываться кем-то еще.
— Нет, это не точно…
Значит, каждый должен трубить всем и вся, что у него внутри? Как ты, например? — немного насмешливо спросил Петерсон.
— Нет, нет, я вот как себе это представляю. Я всегда считала, что хороший человек… он… сострадателен.
— Куда там,— растерянно пробормотал Петерсон.
— А что, разве нет? — горячилась она.— Мне кажется, именно в этом и различие. Хорошие люди не хотят, чтобы другим было больно. Они сами чувствуют чужую боль. Поэтому, когда кому-то больно, они не просто хотят помочь, они чувствуют необходимость это сделать. Это вроде как бы их долг.
— Да ну? — бормотал он, не сводя с дороги глаз. Ну и чокнутая девчонка!
— И мне кажется, это прививается с самого детства. Если ребенок поймет, что людям, да и вообще всем живым существам, тоже больно, если он научится ненавидеть жестокость, то и сам никогда не сможет быть жестоким… Разве вы не видите, что вся разница в этом?
— Возможно,— кивнул он, а сам подумал о пятнадцатилетних подростках, избивающих старух прямо посреди улицы и испытывающих при этом гордость. Оттого, что они такие смелые и сильные.— Занятная теория,— заметил он.— Керби, разумеется, просто так, ради развлечения, отрывал в детстве мухам крылья. А Шэнк — тот, едва только подрос, стал дурить всех подряд, если знал, что ему это пройдет. Ну а я, само собой разумеется, уж я валял людей, как дровосек деревья. Для меня это раз плюнуть.— Он был сильно задет.— Что за идиотская теория? — проворчал он.— Так, значит, ты можешь отличить, да? Было б лучше, если б ты заткнулась.
Она замолчала, но только на минутку.
— Мне кажется, во мне что-то не так: — сказала она.— Но что — не знаю. Знаю лишь, что никто, кроме моих близких, не испытывает желания долго беседовать со мной.
Петерсон плавал в тумане.
— Лицо еще болит? — спросил он, немного помолчав.
— Да.
— Я могу понять, почему людям так трудно… ээ… к тебе привыкнуть,— сказал он.
Девушка положила головку на руки и вздохнула.
— Они вообще ко мне не привыкают.
Капитан Уолтерс восседал за своим письменным столом и холодно взирал на собравшееся общество.
— Я просто не в состоянии вообразить себе, капитан, за что вы могли бы меня задержать,— рассуждал Шэнк.— Уж я ли не пошел вам навстречу? Уж я ли не открыл для вас свой собственный сейф, чего мог вовсе и не делать?
— Петерсон — мой человек, Шэнк,— сказал Уолтерс.— Так что бросьте это представление.
— Петерсон? — переспросил Шэнк.— А где он, этот ваш человек?- Он будет здесь. Догадываюсь, он увез эту девушку. Он вернется, и ее с собой прихватит. Это Сьюзен Миллер, которая слишком много слышала и которая тоже может дать показания.
— Вы все об этой девушке,— обиженно гнусавил Шэнк.
— Где письмо? — доискивался капитан.
— Я не припомню никакого такого письма, о котором вы говорите,— клялся Шэнк. - Скоро за это возьмется мой адвокат.
— И ваш тоже? - обратился Уолтерс к тощему.
— Зачем мне адвокат? — парировал Керби.— Забавляйтесь. Когда вам это наскучит — скажите. Я терпеливый.
— Мы все терпеливые,— угрожающе проворчал капитан.
Петерсон заметил, что задняя машина жмет на всю железку.
— Вот и они,— сказал Петерсон девушке. — Придется снова устроить представление. Будь осторожной.
— Осторожной? — удивилась она.
— Ну, закрой глаза, нагни голову. Или лучше… лучше высунься и крикни, что я полицейский. «Мальчики» не станут разбираться, так это или нет. Просто прихлопнут меня прямо здесь, на обочине. Зачем ты будешь верить кому-то на слово? Можешь проверить сама. Ну, отыграйся.
Он остановил машину на обочине, и «мальчики», поравнявшись с ними, тоже остановились.
— Все о'кей,— высунулся из окна Эдди.— Валяй с дороги.
— Ясно,— кивнул Петерсон.
— Ну как там леди? Здорова?
— Посмотри сам.
Он втянул живот и откинулся на сиденье, чтобы Эдди было видно. Девушка свернулась на полу в комочек. Ее головка лежала на руках. Она не пошевелилась и не проронила ни звука.
— Ну, ладно, счастливо вам обоим,— весело сказал Эдди. Их машина рванулась с места. При развороте завизжали шины.
— Примерно через семь минут,— напряженно сказал Эдди Элу.— Так что поднажми.
Машина Керби стояла на обочине.
— Большое тебе за все спасибо,— говорил Петерсон девушке.
В зеркальце он видел, что «мальчики» спешат: машина стремительно таяла вдали.
— Занемели ноги? Мы их сейчас развяжем.
Он помог ей сесть на сиденье, достал перочинный ножик и разрезал свой синий галстук. Она растирала руками лодыжки.
— Ну, и что дальше?
— А дальше, думаю, нужно позвонить.
Он вдруг почувствовал, что успокоился, и тронул машину.
— А почему мы не едем назад?
