— Я композитор Лесоковский, — сказал он, обводя глазами пришедших, — в чем дело? Что за намеки?
— Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции первого класса Малюков, — представился Олег Леонидович, — вместе со мной приехали начальник отдела МУРа подполковник милиции Орлов, инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Стрельцов и ваш участковый старший лейтенант милиции Акимов.
— В чем дело? Почему?.. — спросил Лесоковский без прежней уверенности.
— Я расследую дело об убийстве и ограблении музея, — продолжал Малюков. — Задержанный милицией гражданин Силин Петр Семенович показал, что продал вам изразцовую плитку и чугунное литье, похищенное в музее.
— Да как вы смеете! — Лесоковский топнул ботинком на необыкновенно высоком каблуке. — Как вы смеете! Я лауреат конкурса на лучшую эстрадную песню «Золотая лира», я награжден грамотой Московской милиции, мне вручен знак…
— Поздравляю, — сказал Вадим.
— Что? — Лесоковский непонимающе поглядел на него.
— Поздравляю вас с этими высокими отличиями. Но нас интересуют вещи более земные. Изразцовый кафель и ковка.
— Вы думаете… — начал Лесоковский.
— Мы ничего не думаем, ваши действия подпадают под статью 208 УК РСФСР. То есть скупку заведомо краденого имущества.
— Я буду жаловаться, — в голосе Лесоковского не было прежней уверенности, — я член Союза композиторов, мои песни поет вся страна, на последнем телевизионном конкурсе…
— Я уже поздравил вас. Где плитка?
— Вы не имеете права!
— Имеем, — Малюков расстегнул «молнию» папки, — вот ознакомьтесь.
— Что это?
— Постановление прокурора о производстве обыска.
— Лариса! — слабо крикнул Лесоковский.
В дверях появилась жена.
— Лариса, ты слышишь!
— Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? — еще раз спросил Вадим.
Лариса, дохнув на него дорогой косметикой, шагнула к Вадиму.
— Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу…
— Все, — скомандовал Вадим, — Акимов, пригласите понятых.
— Вы не смеете позорить заслуженного человека! — взвизгнула Лариса. — Кто дал вам право?!
— Смею. А право мне дает Конституция.
— Что это? — внезапно сказал Лесоковский. — Что это? — повторил он с трагической актерской интонацией. — Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника…
— Перестаньте, — Малюков подошел к хозяину, — прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?
— Он согласен, — неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.
— Ларик, — простонал Лесоковский, — как же так?..
— А так. Не хочешь позора, письма в Союз?
— Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?
— У них есть документы? — спросил Малюков.
— Да. Пригласить их?
— Зовите.
Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.
— Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?
— Вы хотите сказать, что я воровал? — взвизгнул композитор.
— Как вы смеете! — вмешалась Лариса Федоровна— Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.
— Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал, что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.
— Спокойнее, Вадим Николаевич, — Малюков коснулся рукой его плеча, — спокойнее.
— Вы ответите. — гневно выдавила Лариса Федоровна, — ответите, это вам не бериевские времена.
Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости в парках маленьких уральских городков. Обычно с обратной стороны спинки ставилось заводское клеймо и год выпуска. Вадим обошел скамейку, наклонился. Полусбитые временем буквы, морда какого-то зверя, видимо, заводской знак. Интересно, сколько заломили перекупщики с композитора за это поржавевшее чудо? Старина — это модно. Более того, это выгодно. Старый столик или этажерка, десятилетиями пылившиеся в чуланах и темных углах квартир, стали модными и поэтому сделались предметом наживы.
Орлов знал настоящих коллекционеров. Ценителей и знатоков старинного искусства. Эти люди вносили свой вклад в создание монографий о старинном портрете, находили исчезнувшие иконы, сохраняли от уничтожения мебель редчайшей красоты.
Когда-то старинную мебель просто выбрасывали на пустыри. Ее место в квартирах занимали блестевшие лаком современные гарнитуры. Ковры стали немодны, их заменили безликие паласы. И вот новый, неожиданный зигзаг моды, и появляются «ценители» типа Лесоковского.
Из сарая вышел Малюков в полном сиянии прокурорского мундира.
— Ну что? — спросил Вадим.
— Изъяли и задокументировали. Сейчас допрошу его, и поедем.
— Слушай, Олег, я тебе здесь не нужен больше?
— Уехать хочешь?
— Да. Дел много.
— Хорошо. Только машину вышли сразу обратно.
— Конечно. У меня к тебе просьба. Олег. Закрепи его показания насчет особняка Сухотина.
— Невзлюбил ты великого композитора.
— Есть немного. Нашакалил, где мог, фонарей, скамеек, ручек.
— А презумпция невиновности? Как с ней быть?
— Да брось ты, Олег.
— Что-то ты мне не нравишься сегодня, Вадим. Дерганый какой-то, странный. Что случилось?
— Не знаю еще. Но что-то случиться должно.
