Чистого белья нет, поэтому я надеваю плавки. Обмахиваю влажной тряпкой пиджак и брюки. Нужно выглядеть… Нужно.
Звоню Гарри. Договариваюсь встретиться с ним в «Майлдмей-таверн» на Боллз-Понд-роуд. Сегодня мы идем в «Темпо», и я в темпе опрокидываю один за другим несколько стаканчиков. Кто сказал, что меня туда больше не пустят? Мы еще поглядим, как это у них получится.
Вот теперь я готов. Закидываюсь еще парочкой «черненьких» – просто для того, чтоб не штормило.
В паб я приезжаю где-то в половине девятого. Гарри уже здесь. С ним Джимми Бриггс и Пэтси Мерфи. И один из братьев Ламбриану. Тони, кажется…
– Тони только что из «Бурсы», – говорит Пэтси.
Из Бристольской тюрьмы, значит… Протягиваю ему несколько банкнот. Так полагается.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спрашиваю я.
Я вижу, что Гарри помалкивает насчет аэропорта, поскольку братья Ламбриану неплохо ладят с Большой Двойкой. Говорят, Близнецы их обхаживают – в смысле постели. Ну, не знаю… Начинаю в целях конспирации болтать о том, как я помог Чарли Уилсону сделать ноги из Уинсон-Грин.
В «Темпо» мы попадаем, порядочно раздухарившись и к тому же хорошо набравшись. У входа получается заминка. Долбаные джорди в своих обезьяньих ливреях не хотят меня пускать. В конце концов на шум выходит сам Фредди.
– Послушайте, вы, – изрекает он с убийственно корректным видом, – я не хочу, чтобы Джек снова устроил у нас бучу.
Тут вмешивается Гарри. Он говорит с Фредди как один клубовладелец с другим.
– Не беспокойся, Фред, – заявляет он. – Джек со мной. Я за ним пригляжу.
Нервно улыбаясь, Фредди кивает в знак того, что я могу пройти. По его лицу сразу ясно, что он боится за свою мебель, за свои столы, светильники и прочее. Но я гордо шагаю мимо него – мне наплевать, что он там про себя думает. Честно говоря, я чувствую себя обиженным и раздраженным. Поэтому я закидываюсь еще парочкой «бомбовозов» и догоняюсь «бакарди» с кокой. Сразу же мне становится значительно лучше, и я решаю, что буду держаться подальше от неприятностей.
Стены в «Темпо» красные, стулья словно обрызганы позолотой. Для пущего шика, я думаю. Все женщины в мехах, но без трусиков – так мне, во всяком случае, представляется. В общем, тоска зеленая. Даже тинейджеры, которым я толкаю свои калики, знают, как нужно развлекаться, а здесь… По-моему, эти типы в смокингах просто выделываются друг перед другом. Меня, во всяком случае, весь этот маскарад нисколько не впечатляет.
Мы с Гарри схватили еще по стакашку и заняли свободный столик. Дороти Сквайрс уже начала свое выступление. У нее короткие светлые волосы, но выглядит она, откровенно говоря, несколько староватой. Голос с легкой хрипотцой. Грустная, лирическая песня. Да, ее лучшие времена, безусловно, позади, но голос у нее остался, да и петь она умеет. Гарри, во всяком случае, нравится. Впрочем, насколько я знаю, «голубым» как раз такое и нравится. Чтобы какая-нибудь старая мочалка пела заунывную песню о том, как ей плохо и как она сама в этом виновата. Вроде старушки Джуди Гарленд. Я-то знаю – Гарри от нее без ума и все такое.
В перерывах между песнями Дороти присасывается к какой-то бутылке и делает из горлышка один-два глотка. Делает вид, будто это простая вода, конечно, но это наверняка спиртное. И по-моему, она уже немного окосела. Гарри это не по душе. «Непрофессионально» – вот как он, наверное, думает.
– Послушай, Джек, да она на ногах едва держится! – говорит мне Гарри с легкой обидой в голосе.
– Может быть, Святой ее недотрахивает, – отвечаю я.
Дело в том, что старушка Дороти замужем за Роджером Муром, который играет в Святого.[35] Гарри, впрочем, не понял шутки и отправился в туалет. Между тем у Дороти начинает заплетаться язык. Я же, напротив, чувствую себя превосходно: алкоголь и кайф от «черненьких» так и играют во мне. Бедняжка с каждой минутой косеет все больше, и публика понемногу начинает волноваться и шуметь.
– Эй, где твой Святой?! – кричу я. В зале смеются, потом начинают шикать. Дороти скользит по толпе расфокусированным взглядом. Видно, что она пьяна в стельку.
– Интересно, каков он в постели, наш Святой? – снова кричу я, перекрывая шум.
И снова кто-то смеется, но шиканье громче. Дороти взрывается.
– Не твое собачье дело! – вопит она. – Уж получше тебя, импотент!
В публике смеются, никто больше не шикает. Теперь я тоже участвую в представлении.
– Спустись сюда, красотка, – отвечаю я, – и мы это проверим.
– Сейчас я спущусь и разобью тебе всю морду! – визжит Дороти, причем ее акцент становится еще грубее.
Вокруг хохочут. Все оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Я встаю. Зал вокруг меня потихоньку начинает вращаться. Вокруг лица, лица, лица… Люди смотрят на Джека. На Джека Шляпу.
– Ну так спускайся, красотка! – кричу я.
И делаю шаг вперед. Налетаю на стул и пинком отбрасываю его в сторону. Навстречу мне движутся двое швейцаров.
– Все в порядке! – кричу я самому высокому. – Просто мы с Дороти сегодня работаем в паре.
Тупой северянин бурчит что-то со своим неудобопонимаемым акцентом, но его никому не слышно, потому что Дороти выдает свой коронный номер.
– В гробу я вас всех видала! – ревет она и, сплюнув, уходит со сцены.
Вот бедовая девчонка, наша старушка Дороти! Я провожаю ее аплодисментами и приветственным воплем. К швейцарам между тем прибывает подкрепление. Посетители, напротив, вскакивают с мест и торопятся покинуть зал. В дверях – толкотня и давка. В самой гуще толпы начинается потасовка, и джорди спешат туда, чтобы навести порядок. В зале свистят и топают ногами. Какой-то пижон-конферансье в шутовском смокинге с блестками выходит на эстраду и, с трудом перекрывая шум, объявляет следующий номер. Исполнительница экзотических танцев. Я подхожу ближе к сцене. Потасовка у дверей стихла. Швейцары волокут кого-то вон из зала.
Начинает звучать музыка. Какая-то бешеная турецкая мелодия. Барабаны бьют как сумасшедшие.
– Ур-р-р-а-а-а! – кричу я в знак одобрения. – Давай! Раздевайся!
Цыпочка на эстраде не обращает на меня внимания. Кто-то кричит мне, чтобы я сел на место, но я пропускаю эти слова мимо ушей. Во мне поднимается какая-то безумная волна.
Я наверху. Танцую вместе с цыпочкой. Трясу всеми частями, как и она.
– Ну, давай, дорогая! – кричу я ей.
– Пшёл вон! – шипит она в ответ.
Очаровательно.
Внезапно танцовщица перестает трясти грудями и уходит. Из зала снова доносится свист и топот. Мне кричат, чтобы я убирался. Кричат и бросают всякие вещи. У моих ног со звоном разбивается стакан. Я стою на эстраде и смотрю на море лиц. Суки! Я вас не боюсь! Клал я на вас с прибором! Музыка все звучит, и я начинаю танцевать на глазах у всех этих грязных козлов. Я расстегиваю пиджак и ловко уклоняюсь от пролетающей мимо пепельницы. Слабо, дорогие мои, слабо! Ослабляю узел галстука, снимаю и раскручиваю над головой, словно боа из перьев, как делают стриптизерши. Потом бросаю галстук в толпу и начинаю расстегивать рубашку. Я покажу этим людишкам, что такое настоящий мужчина!
Сбрасываю одновременно рубашку и пиджак, и в меня перестают лететь разные предметы. Брюки я
