Подснежник

это набивался, Джек Шляпа!.. У Гарри совершенно мертвые глаза. В них – ничего. Пустота. Стоит заглянуть в них, и сразу становится ясно: он убивал людей. Убивал сам или видел, как убивают, но его это совершенно не трогает. Он способен причинить боль и при этом остаться совершенно спокойным. Он может внушать ужас – и не бояться. Он мог бы убить вас, и последним, что вы увидели бы в своей жизни, были бы пустые, безжизненные глаза, глядящие вам прямо в душу и не выражающие ничего, кроме ледяного равнодушия и скуки.

Гарри быстро моргает, словно выключая этот свой взгляд, и вот он уже ухмыляется.

Я улыбаюсь в ответ. Гарри все еще верит в меня. А мне нужна эта его вера. Нужен кто-то, кто знает – я еще на что-то способен. Что где-то во мне еще есть капелька мужества.

– Прости, что назвал тебя «вонючим педиком», Гарри.

Тревор вскидывает голову. Изумленно выгибает темные, «соболиные» брови.

Гарри хохочет.

– Ничего, ничего, – говорит он и подмигивает Тревору. – Твое счастье, что я не такой обидчивый, как Жирняга Рон. А теперь давай-ка спать, дружище. Ты не забыл – завтра нас ждет одно маленькое дельце? Мы едем в аэропорт.

Я просыпаюсь в полдень. Принимаю душ и бреюсь в просторной ванной комнате Гарри. В аптечке стоит аптечная склянка, полная каких-то таблеток. Читаю этикетку. «Стематол». Никогда о таком не слыхал. Интересно, что у Гарри на уме?

Тревор кормит меня яичницей со шкварками. Он вычистил мой костюм, отпарил и слегка отгладил. Справился лучше, чем любая цыпочка. Похоже, Гарри на правильном пути.

Беру взаймы рубашку из Гарриного гардероба. Рубашка фирменная, из дорогих. Одеваюсь и разглядываю себя в высоком, в рост, зеркале. Потом надеваю шляпу. Она слегка помята, и я несколькими щелчками придаю ей подобие желаемой формы. В это время входит Гарри. На нем пиджак спортивного покроя и рубашка с открытым воротом.

– Ты готов? – спрашивает он.

Я надвигаю шляпу чуть ниже на лоб.

– Да.

Гарри смотрит на меня в зеркало и хмурится.

– Шляпы уже не носят, Джек.

– Это потому, что люди утратили чувство стиля.

Кроме того, у меня почти не осталось волос.

– В этой шляпе ты похож на чертова гангстера из кино!

– Ну и пусть. – Я пожимаю плечами (а-ля Кэгни, конечно) и замечаю в зеркале собственную дурацкую ухмылку.

– Ладно, идем. Все равно мы только посмотреть.

Опускаемся в крошечной клетке лифта в вестибюль.

– Вот что я хотел сказать тебе, Джек. – Голос Гарри звучит негромко и очень серьезно. – Тебе нужно завязывать с выпивкой. И с этими твоими гребаными таблетками тоже.

– Ерунда, Гарри. Я себя контролирую. Вчера я просто немного расслабился, только и всего.

Но Гарри не проведешь.

– Брось, Джек. Я же видел…

– Ну ладно, я завяжу. А как насчет тебя? Что за штучки я видел у тебя в ванной?

– Какие штучки?

– Маленькие белые штучки в аптечной бутылочке. Таблетки.

Лицо Гарри неожиданно становится свирепым и злым. Глаза превращаются в щелочки, ноздри раздуваются.

– Это антидепрессанты, Джек.

Его голос звучит хрипло, сердито. Он почти рычит, но не на меня.

– Я без них не могу.

Только тут я соображаю, что речь идет о его знаменитых приступах неконтролируемой ярости. А ведь я-то лучше других знаю, что «бешеным» Гарри прозвали не только за то, что он способен совершить любое насилие, не задумываясь о последствиях. Впервые это случилось с ним в пятьдесят девятом, в Винчестере. Попкари тогда решили, что Гарри просто изображает из себя придурочного, рассчитывая малость отдохнуть в тюремной больнице. Даже мать, регулярно навещавшая его в тюрьме, думала, что он симулирует, надеясь на возможную перемену обстановки. И только тюремный врач-психиатр, обследовав Гарри, сказал, что все они ошибаются. Что у него это взаправду. Что Гарри по-настоящему болен. Последовал перевод в психиатрическую лечебницу Лонг-гроув, где его ожидали смирительная рубашка и все, что полагается.

Положение Гарри было незавидным. Страх потерять рассудок преследовал его дни и ночи, а тут еще власти отказывались назвать ему точную дату освобождения. Гарри отлично знал, что если ты сумасшедший, то тебя очень просто могут продержать под замком до конца жизни. Нечеловеческим усилием воли Гарри заставил себя выздороветь и вскоре вышел на свободу, однако безумие так и не отступило до конца. Время от времени приступы черной меланхолии у Гарри повторялись, и тогда ближайшим к нему людям приходилось туго.

Дверцы лифта отворяются с легким шипением. Латунная решетка складывается со звуком, напоминающим вздох облегчения. Мы выходим на улицу, в серый, пасмурный день и садимся в сверкающий черный «ягуар» Гарри. Несомненно, Тревор успел вымыть и заново отполировать заблеванный вчера лаковый бок. Салон отделан мягкой светло-коричневой кожей. Красивая машина. И мотор урчит чуть слышно, даже когда заводится.

Мы едем на запад. Едем через Эктон, Чизвик, выезжаем на Большую Западную дорогу. Реактивный «викерз-10» с ревом проносится над нашими головами; его хвостовые огни едва различимы в низких серых облаках. Самолет идет на посадку.

– Хитроу, – объявляет Гарри, когда впереди показываются контрольные вышки аэропортами добавляет: – Рай для воров.

Он нисколько не преувеличивает. Самым доходным местом в аэропорту считалась автомобильная стоянка, служители которой присваивали львиную долю выручки. Судя по количеству машин, въезжавших на стоянку и выезжавших с нее в течение суток, сумма должна была быть очень солидной. Кроме того, в аэропорту процветало воровство багажа, которым занимались нечистые на руку грузчики. При этом больше всего страдал, разумеется, транзитный багаж. Главное удобство заключалось в том, что для пущей сохранности наиболее ценные вещи снабжались специальной маркировкой. Ярлыки на грузе будто кричали: «Пожалуйста, украдите меня!»

Кто же охранял закон и порядок в ежедневной сутолоке прилетов и отлетов? Специальный отряд полиции аэропорта Хитроу, в котором были, как нарочно, собраны самые некомпетентные легавые – фараоны второго сорта, если можно так выразиться. По эффективности своей работы спецотряд мог сравниться разве что с Королевским отрядом полиции ботанического сада Кью-гаднз – если бы таковой существовал. Аэропортовские полицейские были настолько глупы и ленивы, что едва ли отрабатывали свое жалованье.

Гарри, впрочем, не планировал принимать непосредственное участие в кражах. О нет! В данном случае, как, впрочем, и всегда, он собирался взять на себя обязанности, – как он сам выразился, – «управляющего» или «менеджера». Грубо говоря, Гарри намеревался стать чем-то вроде сутенера при местных воришках. Грабить награбленное. Или, если выразиться изящнее, снимать определенный процент с чужих нелегальных доходов в обмен на охрану и безопасность. Конечно, чтобы это соглашение вступило в силу, необходимо было предъявить особо веские аргументы. Аэропортовские жулики, которые не покладая рук тащили все, что плохо лежит, вряд ли согласились бы отдавать часть заработанного ни за что ни про что. И вот тут-то Гарри предстояло проявить свои способности и продемонстрировать им свою способность убеждать. Слегка нажать. Проявить жестокость, если необходимо. Застращать. Напугать до дрожи в коленках. В этой области Гарри не было равных – он обладал особым талантом навязывать свою волю другим. Сам он утверждал, что это чисто психологический трюк. Не знаю, не знаю… Скорее уж дьявольский.