несколько ударов плетью по чьей-то голой заднице – варварство, а вот запереть какого-нибудь беднягу на долгие годы и делать вид, будто перевоспитываешь, это ничего, это можно. На самом деле проблему просто спрятали поглубже и благополучно о ней забыли. Взять, к примеру, меня… Когда кто-то был должен мне деньги и не мог расплатиться, тогда мне приходилось немножко побить этого человека. Ужасно, правда? Но что происходит в так называемом нормальном обществе, когда кто-то оказывается несостоятельным должником? Его дом выставляют на торги, или же судебные приставы шныряют вокруг и разыскивают те жалкие крохи, которые этот человек не успел спрятать. Что бы ты предпочел в такой ситуации, Ленни?
Я пожал плечами, сделав вид, будто считаю вопрос риторическим.
– Ну ладно… Как бы там ни было, я не сдержался и немного отдалил день своего освобождения. Зато отныне я буду послушным мальчиком и стану учиться изо всех сил.
Он улыбнулся мне своей акульей улыбкой. Я улыбнулся в ответ.
– Мне кажется, комиссия по помилованию должна обратить на это внимание. Кроме того, если вдуматься, наука может даже помочь мне сорваться с крючка. Я имею в виду социологию девиантного поведения… Например, я мог бы попытаться объяснить комиссии, что мои антиобщественные поступки находились в полном соответствии с системой ценностей, выработанной субкультурой, в которой я постоянно вращался. Как ты думаешь, стоит мне попробовать?
Он пристально смотрел на меня, а я… Я не знал, что сказать. Честно.
Гарри неожиданно рассмеялся:
– Не волнуйся, Ленни, я не настолько глуп. И твои мысли я читаю на лице твоем… Да, я понимаю, что этот номер у меня не пройдет. Этот Гарри Старкс, скажет комиссия, как был преступником, так и остался, хотя теперь он знает, почему он совершал свои преступления. Нет, не беспокойся, ничего я объяснять не собираюсь, а собираюсь только чистосердечно раскаиваться и клясться, что подобное никогда, никогда не повторится.
– Тебе придется играть по их правилам. Приспосабливаться к системе.
– Я понимаю. Самое смешное, что в какой-то степени я всегда приспосабливался, но… Сейчас главное для меня – не высовываться. И не калечить аспирантов-химиков почем зря. Хотя, если быть до конца откровенным, то, что он говорил, меня задело. Очень задело.
– Почему?
– Я подумал, что он, быть может, в какой-то степени прав. И что социология на самом деле не такая уж точная наука.
– А сам ты как считаешь?
– Я… не знаю. Кое-что вызывает у меня сомнения. Та же теория девиантности… Видишь ли, многие вещи я совершал вовсе не в знак протеста. Мне просто хотелось действовать логично и разумно, но, возможно, у меня оказалась слишком тяжелая рука.
Он опустил голову и поглядел на свои крупные кулаки.
– И еще мне кажется, – добавил он, – что в большинстве теорий не хватает чего-то важного.
– Что ж, это уже неплохо, – сказал я бодро. – Это означает, что ты сумел выработать в себе критический подход к предмету.
За последующие месяцы Гарри действительно удалось довольно неплохо разобраться в сути социологической теории. Я же все чаще испытывал потребность обсудить с ним тот или иной сложный вопрос, чтобы проверить кое-какие собственные идеи. Замечания, которые он делал, отличались язвительной прямотой и безжалостностью, зато я мог быть уверенным, что от его внимания не укроется ни один сомнительный пункт или не до конца продуманный вопрос. Особенно это касалось криминологии. А я чувствовал, что именно сейчас мне особенно нужен оселок, на котором я мог бы выправить и отточить свои теории.
Я по-прежнему рекомендовал Гарри основные работы и ссылки, которые могли иметь отношение к смутным пока идеям, которые он начал формулировать. В этой своей деятельности Гарри демонстрировал устойчивую тенденцию в сторону структурализма. У него это получалось почти инстинктивно, и, вероятно, иначе просто не могло быть. На протяжении многих лет Гарри сталкивался почти исключительно со сложившимися общественными структурами, отличавшимися крайней неподатливостью и суровостью. И именно в них он искал смысл и объяснение происходящему. Вот почему я адресовал его к Леви-Стросу и другим французским мыслителям, работы которых, как мне казалось, могли ему пригодиться.
Наш обмен письмами и мои нечастые посещения тюрьмы представляли собой как бы один большой учебный семинар. Разумеется, я бы никогда не поменялся местами с Гарри, и все же иногда я завидовал его способности до такой степени сосредоточиваться на учебе, от которой, за редчайшим исключением, его не могли отвлечь никакие привходящие обстоятельства. Эта его способность подкреплялась почти невероятным напряжением воли, которая, в свою очередь, питалась твердой решимостью не сойти с ума.
Гарри не переставал меня удивлять. Я был просто поражен, когда выяснилось, что он способен критиковать теорию девиантности не только с интеллектуальных, но и с политических позиций.
– Ты ведь марксист, Ленни? – спросил он как-то раз, когда я приехал его навестить.
– Да, – ответил я не без некоторого колебания. – Правда, не ортодоксальный, но все же….
– Мне кажется, старик Карл плохо согласуется с девиантной социологией. Я имею в виду преступников, неудачников, прочих маргиналов… всех тех, кого мой папахен назвал бы люмпен- пролетариатом.
– Разве твой отец был коммунистом?
– Да, ортодоксальным марксистом и коммунистом. Он даже вступил в коммунистическую партию – в его времена она пользовалась в Ист-Энде большим влиянием.
– Значит, он участвовал в демонстрации на Кейбл-стрит?[54]
Гарри рассмеялся.
– Конечно. Он все время ее вспоминал, словно переживал заново. «Мы заставили их отступить!» – вот как он говорил. Это был его Сталинград. Сейчас многие считают, что чернорубашечников разогнали ребята Джека Спота, но мой отец всегда говорил, что это была заслуга Лиги молодых коммунистов.
– А кто это – Джек Спот?
– Еврейский гангстер. Перед войной он держал в Ист-Энде все подпольные игорные дома и оказывал покровительство лавочникам.
– А ты? Тебе никогда не хотелось вступить в коммунистическую партию?
– Нет. Мой старик, разумеется, хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я никогда не видел в этом большого смысла. Извини, Лен, но, с моей точки зрения, все эти коммунистические идеи – просто дешевка. У коммунистов ничего нет, но они хотят поделиться этим ничем с тобой. Абсурд.
– И тогда ты вступил в банду Джека Спота?
– Нет, Спотти никогда мне не нравился. На него некоторое время работали Близнецы, но потом они решили, что могут и сами стать королями. Ну а я поначалу вкалывал на Билли Хилла – это было еще до того, как я открыл собственное дело. Кстати, Билли и Джек придерживались совершенно разных взглядов на вещи, но сейчас это не существенно. Давай лучше поговорим о том, с чего мы начали. Скажи, Ленни, как бы ты все-таки согласовал марксизм с теорией девиантности?
– Это непростой вопрос. Хорошо, что ты задумался об этом.
Гарри хитро усмехнулся. Он поставил меня в тупик, и знал это.
– Сдается мне, – продолжал он, – что эта теория позволит избежать наказания многим и многим. Я знаю, что преступления видятся тебе в некоем романтическом свете… Да, Ленни, это так, и не спорь. Я уверен, ты бы предпочел, чтобы я был крупным грабителем банков или кем-нибудь в этом роде. Этаким современным Робин Гудом… Но к сожалению, все обстоит несколько иначе. Пойми, большинство преступлений… ну и других дел вроде тех, которыми занимался я, – представляют собой не что иное, как обыкновенный бизнес в его самой грубой ипостаси.
– Допустим, но, если бизнес нарушает социальные нормы, он становится девиантным…
– Да, да, конечно, – нетерпеливо перебил Гарри. – И главное здесь – точно знать, что именно может сойти тебе с рук.
