В конце 1975 года я начал работу над своей книгой «Человек за решеткой: социальный контроль и сопротивление субкультуры». В ней я привел несколько любопытных наблюдений, сделанных мною в блоке «Е» в Лонг-Марше, а затем сравнил с данными этнографических обследований других девиантных групп. «Субкультура Субмарины» – так (довольно звучно, как мне представлялось) назвал я эту часть книги. Но довольно скоро я начал понимать, что подробному анализу следует подвергнуть систему в целом, а не только оказавшиеся в оппозиции к ней немногочисленные группки маргиналов. В одном месте я даже использовал слова Гарри, которые он сказал, когда критиковал Беккера: «Наша проблема не в том, что мы посторонние. Наша проблема в том, что мы находимся по эту, а не по ту сторону стены». Со временем я убедился, что именно мнение Гарри во многом формировало и питало мое собственное отношение к предмету. Мой «подопытный кролик» принес дивиденды, на которые я не рассчитывал. Другое дело, что высказанные Гарри мысли часто противоречили моей теории, а не подтверждали ее.
Карен ушла от меня и поселилась в общине, состоявшей из одних женщин. В последнее время она гордо именовала себя лесбиянкой-сепаратисткой. Ее уход дался мне неожиданно тяжело. Мне не хватало Карен, я чувствовал себя подавленным и никчемным. Я пробовал лечиться, но психоанализ по Райху практически ничего мне не дал. Один раз я побывал на собрании мужской группы – сидел там на составленных кружком стульях с еще примерно дюжиной охваченных унынием парней. Насколько я помню, речь на собрании шла о том, как управлять своими чувствами. Но, кроме неловкости, никаких особых чувств я не испытывал.
В 1976-м Гарри закончил Открытый университет с отличием первого класса по двум дисциплинам. Разумеется, ни мантии, ни выпускного вечера в тюрьме не полагалось, поэтому Гарри был очень доволен, когда я взял разрешение и приехал, чтобы поздравить его с успехом.
– Теперь перед моей фамилией будут стоять буквы «б.с.» – бакалавр социологии, – размышлял он вслух. – Пожалуй, это должно произвести впечатление…
Я догадался, что Гарри имеет в виду комиссию по помилованию, и через силу улыбнулся, стараясь скрыть охватившее меня беспокойство. Это чувство было мне уже хорошо знакомо. Я боялся одной мысли о том, что Гарри могут отпустить на свободу.
– Ну и что ты намерен делать со своей ученой степенью? – спросил я. – Не сейчас, конечно, а… – Я откашлялся. – …когда ты окажешься «по ту сторону стены»?
– Не знаю. – Гарри пожал плечами, потом ухмыльнулся. – Может быть, займусь наукой, как ты. В университете.
– Правда?
Гарри расхохотался:
– Шучу, Ленни, шучу! За свое место можешь не беспокоиться. Откровенно говоря, мне нужно нечто более осязаемое, практическое…
– Например?
– Мне кажется, что с моим опытом и образованием я мог бы работать в качестве консультанта. Советник по управлению или что-то в этом роде… Не понимаю, Ленни, что тут смешного? Множество людей без колебаний отдали бы свою правую руку, чтобы знать о бизнесе столько, сколько знаю я.
«Человек за решеткой…» был опубликован в 1977-м, и я сразу послал экземпляр Гарри. Книга вызвала неоднозначные отзывы, но по-настоящему меня волновало только его мнение.
– Ну как? – спросил я, приехав к нему с очередным визитом. – Тебе понравилось?
– Любопытно. – Гарри пожал плечами. – В целом очень, очень неплохо.
Но его слова прозвучали неубедительно. И вежливо. На Гарри это было совсем непохоже.
– Да перестань ты вилять, – сказал я. – Скажи, что ты думаешь на самом деле. И не надо меня жалеть.
Гарри вздохнул и сдвинул брови.
– Откровенно говоря, Ленни, – сказал он, – я не увидел в твоей книге ничего нового.
– Вот как?
– Кроме того, ты запутался в собственных доказательствах. На самом деле они ничего не доказывают.
– Мне кажется, это не совсем…
– Послушай, ты хотел, чтобы я высказал свое мнение? Я его высказал. Взгляни правде в глаза, Ленни: теория девиантности скончалась. Все кончено или почти кончено. И может быть, она была обречена с самого начала. Она претендует на радикализм, но на самом деле это обыкновенный гнилой либерализм, который стремится громко заявить о себе, чтобы быть услышанным. Извини, Лен…
– Я сам просил не жалеть меня…
– Угу. – Гарри ухмыльнулся. – Впрочем, не все так плохо. Кое-что мне даже понравилось. Особенно та глава, где ты говоришь об институционализации власти. Но знаешь, что я тебе скажу… – Он с заговорщическим видом огляделся и слегка наклонился вперед. – Я тут прочел одну книгу. Очень интересная вещь…
Его восторг по поводу работы другого автора еще больше унизил мою книгу в моих глазах. Я почувствовал почти физическую боль.
– Кто же ее написал? – спросил я, с трудом сглотнув.
Гарри назвал фамилию, которую я никогда не слышал, – «Фаукульт».
Увидев мое недоуменное лицо, Гарри поморщился.
– Да знаешь ты его! Правда, он француз, а я так и не научился произносить французские фамилии. Книга называется «Дисциплина и наказание».
– Ты имеешь в виду Фуко?!
– Ну да. Фуко, Фуко, Фуко… – несколько раз повторил он шепотом, чтобы лучше запомнить, потом снова посмотрел на меня. – Ты знаешь эту книгу? – требовательно спросил он.
Я знал. Я даже пытался ее осилить, но сдался довольно скоро. Трактат Фуко показался мне намеренно запутанным, к тому же его первая часть, в которой подробно описывались кровавые методы судебного следствия восемнадцатого века, поражала отталкивающим натурализмом. Возможно, это было сделано специально, чтобы шокировать публику, но, на мой взгляд, текст слишком напоминал дешевый фильм ужасов.
– Ее довольно тяжело читать, – сказал я.
– Да, – усмехнулся Гарри, – чтение не для слабонервных.
Внезапно до меня дошла вся ирония ситуации – «главарь банды садистов» читает Фуко. Я не выдержал и рассмеялся. Возможно, тесное знакомство Гарри с насилием позволило ему проникнуть в текст глубже. Кроме того, насколько я помнил, сразу после «пыточных» глав у Фуко шло описание тюремных порядков, сложившихся лет семьдесят спустя. С этим предметом Гарри тоже был знаком не понаслышке. Таким образом, в книге Фуко описывались две разные карательные системы, одна из которых была по- средневековому жестокой, другая – почти современной. Противопоставляя их друг другу, автор заставлял читателей задуматься, как меньше чем за столетие могли произойти столь значительные изменения. Это, во всяком случае, я понял, как понял и то, что в последующем анализе Фуко отсутствовали всякие намеки на идею «гуманизации» пенитенциарной системы. Дальше я просто не продвинулся.
Гарри буквально горел желанием объяснить мне все.
– Все дело в так называемом «принципе экономии власти», Ленни. Современная карательная система может притворяться более справедливой и рациональной, но в целом она обладает куда большей властью над людьми, чем раньше. И все элементы этой системы управляются намного жестче и эффективней, чем в любой из отраслей промышленного производства. Помнишь, я рассказывал тебе о телесных наказаниях? Лишение права на помилование является гораздо более строгим наказанием, чем простая порка, а между тем оно считается менее жестоким. Я бы сказал, что в наши дни наказание перестает быть на виду, но оно никуда не исчезает, а просто становится подводной частью айсберга. Да, розги отменили, и тело заключенного теперь не страдает. Вместо тела теперь страдает его душа.
– Душа?
– Да. Душа, дух, сознание – назови как хочешь. В тюрьме ты можешь заниматься физическими
