– А скажите, пожалуйста… – начал было он, но в то мгновение мимо них к двери протиснулась массивная фигура и сказала:
– Леночка, здравствуйте! Как дела?
В голосе звучала милая такая усмешечка, которую при желании можно было принять и за ехидную. Вот так уж получалось, что с обладательницей этой фигуры (с соседкой Ниной Ивановной) Алёна всегда сталкивалась в самых двусмысленных ситуациях, связанных с мужчинами. Ну, например, Нина Ивановна проходила мимо именно в ту минуту, когда Алёна на пороге своей квартиры обменивалась прощальным пылким поцелуем с Андреем или Дракончегом. Или возникала, когда Алёна целовалась с наипершим, наилепшим другом и почти что братом Лешим, с которым они недавно попали в совершенно безумную историю с разными темными знахарями и старинными сокровищами[11]. Она появлялась, когда от Алёны выходил слесарь, электрик, журналист, пришедший брать у нее интервью, – словом, любое существо мужского пола, рядом с которым оказывалась Алёна, немедленно провоцировало материализацию Нины Ивановны. Судя по обычному в таких случаях выражению соседкиного лица, она явно была уверена, что Алёна со всеми этими мужчинами спит. И вот вам, пожалуйста, – еще один!
Впрочем, Нина Ивановна была тетка добродушнейшая и если и сплетничала о нашей героине, то весьма весело и безобидно. А вот женщина, которая сейчас вслед за ней протиснулась мимо Алёны и незнакомца, была очень даже не безобидная. Не далее как в прошлом году между ними произошла схватка масштаба нешуточного – Раиса делала все, чтобы нашу героиню предать в железные руки охранников правопорядка[12], а когда не удалось, внешне угомонилась, но лютую злость против Алёны все же затаила. Злость подпитывалась воспоминанием о том, как писательница, которая жила этажом выше Раисы, ее однажды (а может, дважды) слегка залила, не уследив за стиральной машинкой. Ну, в общем, обыкновенные жилищные нюансы, которые каждый переживал, ибо квартирный вопрос всех нас одинаково испортил.
– Шла б к себе домой, да и обнималась там сколько хочется, – проворчала Раиса как бы в пространство.
Но Алёна услышала, решительно высвободилась из рук незнакомца и торопливо сбежала по ступенькам. И мигом забыла о встреченном мужчине. Да ну, ерунда, подумаешь! Ей сегодня предстоит обниматься часа три с самыми разными мужчинами, и не просто так обниматься, а быть заключенной в изысканное объятие аргентинского танго, которое называется тоже невероятно изысканно – el abrazo!
Чтобы вполне сохранить свою тайну, дома я не могла заикнуться о занятиях живописью. Я даже помыслить боялась, что N узнает о моем страстном увлечении. Можно вообразить, как бы он все опошлил своим языком, который не знал пощады, унижая… так же, как и его кисть.
И я решила снять близ площади Мадлен каморку, где могла бы хранить мольберты и готовые работы.
А между прочим, готовых работ у меня оставалось не так уж много – они нравились людям, их покупали. Чаще всего, конечно, туристы, но бывало, что и парижане, которым нравилась моя Мадлен, смотревшая на них из былых времен. Ведь многие еще помнили те времена и с удовольствием вызывали их в памяти. Такой площадь была до войны, до крушения мира… Случалось даже, что какой-нибудь человек терпеливо ждал, пока я закончу картину, и потом сразу уносил ее, хотя на ней еще не высохли краски.
Я никогда не запрашивала дорого. И никогда не жалела о том, что продавала. Я отпускала свои творения на волю, как птиц.
Иногда ко мне подходили цветочницы и подолгу стояли за моей спиной, пропуская клиентов. Постепенно с некоторыми мы познакомились (конечно, я представлялась им как Мадлен!) и подружились, и я узнала их истории, невероятно меня заинтересовавшие.
Ну что ж, мои догадки оказались верны: кое-кто из девушек продавал цветы не только днем, но и ночью, но под покровом темноты они торговали теми цветами, которые, так сказать, росли у них между ног.
А впрочем, только ли ночью? Я заметила, что иной раз то одна, то другая девушка, оставив свой товар на соседку, куда-то отлучается в сопровождении мужчины, а потом возвращается одна с тем непередаваемым, таинственно-забавным выражением, которое всегда бывает у женщин, когда они совершили какую-то покупку против воли супруга и по секрету от него, а также если украдкой совокупились с мужчиной.
Ну да, все считают, что проститутки – это когда
Ничуть не бывало. Посмотрите вокруг, мужчины! И вы удивитесь, сколь много рядом с вами тайных шлюх.
Оказывается, некоторые девушки вскладчину снимали в окрестностях комнатку в подвале или мансарду – и таким образом зарабатывали себе на жизнь.
Впрочем, некоторые занимались этим не столько для заработка, сколько для удовольствия. Многие даже влюблялись в тех, с кем спали, и жаждали ответной любви.
Литераторов минувшего века, которые писали о проституции, способность шлюх чувствовать, получать удовольствие невероятно оскорбляла. Это было для них неприятным открытием! Они полагали, что каждая женщина непременно должна страдать от своего грехопадения и мучиться угрызениями совести. Искреннее желание смущало их. Мужчины предпочитают покупать притворство, а не получать даром подлинную пылкость. Может быть, их приучили к этому их жены и любовницы, которые ласкали, только получив щедрый подарок?
Я поражаюсь, почему мужчины считают себя вправе оскорблять ту, которой платят за удовольствие. Ведь удовольствие – произведенный женщиной товар. Булочник продает испеченный им хлеб, но булочника почему-то никто не оскорбляет. Или это происходит из тайной потребности всех мужчин непременно унизить любую женщину?
В данном смысле N, мой муж, с его невероятной склонностью к греху, был самым типичным мужчиной. Все женщины для него делились на «богинь» и «половые коврики». И он был одержим тем, чтобы как можно больше первых превратить во вторых, что доставляло ему особую радость, потому что унижало женщину.
А впрочем, он любил унижать и мужчин.
Вообще в нем невероятно был развит инстинкт разрушения. N не выносил счастливых семей и частенько соблазнял жен своих друзей – просто для того, чтобы разрушить такое устарелое понятие, как семейная верность.
Ох уж эта семейная верность!
Я читала, не припомню, у кого, что женщины какого-то арабского племени по традиции отправлялись заниматься проституцией в богатых кварталах, чтобы заработать себе на приданое, которое позволит им купить себе мужа. Они снимали там жилье и сидели на порогах своих комнаток, роскошно одетые, с высокими прическами, надев на себя невероятное количество золотых украшений. А вечерами иногда танцевали при свете костров, звеня ножными и ручными браслетами. Мужчины, которых они мечтали бы видеть своими мужьями, приходили к ним на тайные свидания, но только смотрели на них, не осмеливаясь ни тронуть, ни поцеловать – все
Я подружилась с женщиной, которая прикасалась головой к такому количеству подушек, что и сосчитать нельзя, не счесть и постелей, на которых она раздвигала ноги. А мужчин у нее было еще больше, потому что частенько моя приятельница совокуплялась с ними стоя, без всякой подушки и без постели. И все равно каждый раз она испытывала если не плотский восторг, то чистую – да, чистую! – радость от того, что делает мужчину счастливым хотя бы на мгновение. Та женщина была бесконечно добра, я от нее многому научилась.
Еще там были две сестрицы-близняшки, Жаклин и Жанин (они говорили, что их путала даже родная мать). У них было такое множество клиентов, что они быстрей всех распродавали все свои букеты, поскольку не уходили с тем мужчиной, который не купил бы хоть цветок. Иногда, если у одной из сестер
