сделать ее своей любовницей, однако молодая женщина воспротивилась, да так бурно, что даже ранила его столовым ножом. Милосердие командира состояло в том, что он не зарубил строптивицу саблей, не застрелил из револьвера, а отправил в тюрьму, причем даже не на страшную «Кузницу», где убивали без суда и следствия, а именно в нашу тюрьму, где вершилось все же какое-то отдаленное подобие разбирательства в истинности вины и хотя бы во сне можно было надеяться на справедливость.
Наконец надзирательница ушла, а красавица залилась слезами, на которые не без сочувствия взирало все население нашей камеры. Офицерши, учительницы, актрисы – все сползли со своих нар, окружили ее и принялись утешать. Не тронулась одна я – так и лежала, плотно завернувшись в камизэльку, не столь давно оставленную мне… этой самой красавицей, новой заключенной, которую я видела несколько дней назад в другой камере тоже в пеньюаре, но только в розовом. Ну да, это была Малгожата Потоцкая!
Она обладала такой внешностью, что, раз увидев, ее уже нельзя было перепутать ни с кем. Да и голос с этим шелестящим польским акцентом, эти беспрестанные «дзенкуе бардзо», которые она так и рассыпала по сторонам в ответ на выражаемое ей сочувствие…
Я исподтишка разглядывала Малгожату. Прекрасные кудри, которые я видела в последний раз залитыми овощной бурдой, изорванный, покрытый грязными пятнами, мокрый от той же бурды пеньюар – где оно все? Волосы ее были чистыми и пушистыми после недавнего мытья, причем отнюдь не поганым серым мылом! Пеньюар она переменила, однако пахло от него теми же духами, что и согревавшая меня камизэлька.
Сменила женщина не только одежду свою, но и историю. Не изменилось только ее волшебное лицо, никуда не исчезло ее невероятное обаяние.
Я не знала, что делать.
Разгневаться? Обвинить ее во лжи? Швырнуть в нее ее камизэльку? Расхохотаться?
Впрочем, мне было не до смеха. Конечно, не могло быть двух мнений, что передо мной подсадная утка. Я была еще на воле наслышана о провокаторах и провокаторшах, агентах Чеки, которых красные подсаживают в камеры к политическим. Те вызывают к себе доверие жалостными историями, заключенные начинают с ними откровенничать, в свою очередь, невзначай выдают какие-то тайны, которые провокаторы немедля доводят до ушей чекистов. Порою провокаторов используют для того, чтобы они выуживали припрятанные драгоценности, разузнавали о захоронках, сделанных в домах или имениях, откуда были привезены арестованные. Конечно, Малгожата – провокаторша!
Она уже устроила драку в одной камере… из-за нее люди, быть может, пошли под пулю. Теперь явилась на новое «задание».
Я зажмурилась. Я не могла смотреть на нее… Как можно так низко пасть! Но я чувствовала, что не смогу ее выдать. Бывали случаи, я это узнала уже в тюрьме, что разоблаченных провокаторов заключенные тихо душили ночью или забивали насмерть. Я не могла обречь ее на такое…
Но не только я представляла опасность для Малгожаты – она тоже была для меня опасна! Увидит, узнает… поймет, что я могу ее разоблачить, и тогда ее ждет гибель… А что ждет меня?
Мне захотелось уменьшиться в росте, в размере, свернуться в клубок, словно ежик, полностью спрятаться под уютную, душистую камизэльку. Может быть, меня минует беда, если я буду делать вид, что слепа, нема и глуха? Но ведь Малгожата опасна, скрывая ее, я невольно предаю своих товарок по камере!
Мысли разрывали мне голову, страдания разрывали мне сердце.
Как вдруг…
– Матка Боска, да ведь это Зоя! – услышала я вскрик Малгожаты, и в следующее мгновение она вскочила на нары рядом со мной, приподняла, обняла и расцеловала в обе щеки. – Так ты сберегла мою камизэльку? – рассмеялась она. – Досконале, превосходно! Медам, – обратилась она к недоумевающим заключенным, – еще недавно мы с Зоей были в одной камере. Кажется, я становлюсь завсегдатаем сего узилища! Там, где мы содержались прежде, случилась ужасная драка, всех, кто в ней участвовал, выволокли вон и сунули кого в карцер, кого, я даже не знаю, наверное, поставили к стенке. А меня спасло чудо, подлинное чудо! Когда меня тащили в карцер – вуй, какая я была урода… правда, что уродина! – Она звонко расхохоталась, сыграв на созвучии и совершенно различном значении двух этих слов, ведь «урода» по-польски – «красавица». А вообще, я обратила внимание, что она уже не так щедро сыплет полонизмами, как в прошлый наш ночной разговор. – Итак, когда меня тащили в карцер, то один красный пан, который работал раньше в театре, где я играла… Да не здесь, не в Свийске, а в самом Петербурге! Там он был просто плотник или столяр, а может, подносчик декораций, я уж и не помню, а здесь… Ну как он держал себя, Езус Христус! Подлинный уродзены шляхтич! Так вот тот пан узнал меня, и вступился, и похлопотал за меня перед начальником тюрьмы. И потребовал, чтобы меня немедля выпустили. Я готова была руки ему целовать за его доброе сердце. Как же! – горестно усмехнулась она. – У красных панов не бывает добрых сердец! Я вернулась домой – а его, как ни странно, даже не разграбили, – вымылась в ванне и только вознесла молитвы Матке Боске за то, что не отвратила от меня очей своих, как явился жолнер, солдат, с бумагой от Чеки, в которой было сказано, что ко мне на постой определяется красный командир Сазонов. Такова была фамилия моего спасителя. Я сразу почуяла недоброе… Так и случилось: чуть явившись, он немедля потребовал благодарности. Он пожелал спать со мной, а когда я начала взывать к его рыцарским чувствам, хотел меня изнасиловать. Ничего не скажу, – усмехнулась Малгожата, – я давно забыла о том времени, когда была невинной девицею, однако отношения мужчины с женщиной – не воскресная ярмарка, когда надо за малую малость платить золотом любви. Я схватилась за нож… Красный пан получил лезвием по руке, которую протянул не туда, куда надо, и выбежал вон, спасаясь бегством. На мою беду, мимо проходил патруль, он кликнул подмогу, меня схватили, в чем была. Приволокли сюда… Ну, не пся ли крев те красные лайдаки?!
К концу этой речи вся камера хохотала. Малгожата повествовала с таким неподражаемым юмором, словно хотела не пожаловаться, а повеселить нас.
Я смеялась громче всех. Не передать словами, какое я чувствовала облегчение. Камень с души свалился: так она не предательница! Какое счастье!
– Fracture? – спросил хирург медицинского центра «Осман», принимая снимок от красивого рентгенолога, которому бы в сериалах играть всяких жиголо-сердцеедов (причем отнюдь не вегетарианцев!), а не заниматься такой грубой прозой жизни, как съемка разных-всяких бедер, верхних и нижних конечностей… То есть такой это был кадр мужского рода, что Алена, войдя в рентгенкабинет, втихомолку порадовалась, что догадалась сегодня надеть не просто какие-то там трусишки или даже стринги, а завлекательнейшие кружевные штанишки цвета шампанского, так что, надо полагать, на столе жиголо-рентгенолога она выглядела недурственно…
Кстати, стол ее сначала очень напугал, потому что стола как такового она в кабинете не обнаружила, а стояла там блестящая никелированная стена шириной метра полтора и высотой не менее двух. Красавчик, улыбаясь одними глазами (желто-янтарными, совершенно как у Алекса, бывшего, незаслуженно
