– На третьем этаже апартаменты le comte Lazare, графа Лазара. В таком шато обязательно должен обитать настоящий аристократ, правда? Мадам Зерван любит говорить, что она тоже аристократического рода, но мы с maman не очень-то ей верим. Граф Лазар обожает медленный фокстрот. Maman с ним занимается, она ведь не только уроки танго ведет. Говорит, граф – настоящий талант, только поздно проснувшийся, – болтал Мишель. – Пожалуй, да, поздновато: ему восемьдесят лет. Но он танцует, играет в теннис, ездит верхом и никогда не пользуется лифтом.
Что за комиссия, создатель! Восемьдесят лет! Медленный фокстрот! А Алена-то считала, что это она
– А мадам Зерван тоже танцует? Или ей муж не велит? У мусульман, наверное, с танцами строго!
– Наверное, строго, только мадам Зерван никакая не мусульманка. Муж ее, кстати, давно умер, так что она спокойно носит кожаные штаны, гоняет на мотоцикле, и все такое. Но она не танцует, ей некогда: у нее тут вечно живет целая куча родственников ее мужа, и она с ними ужасно носится. Я их не выношу! – пылко сообщил Мишель. – Они везде суются, громко говорят, всех осуждают, ужасно возмущаются, что в школах арабским девушкам запрещают носить эти их платки… А кожаные штаны мадам Зерван они воспринимают совершенно спокойно. Я, конечно, не расист, вы не подумайте, – торопливо уточнил Мишель, – но они бывают иногда такие… non compris! Вы понимаете?
– Я понимаю, – кивнула Алена, подумав, что мальчик оказался очень, очень тонкий. Non compris, то есть «несочетаемые» – отличный эпитет в данной ситуации. Скандальные арабские родственники – и невероятный шато… И впрямь несочетаемое сочетание! Надо надеяться, гости мадам Зерван не приводят сюда верблюдов и не разбивают свои шатры в центре парка?
А впрочем, Аллах с ними, с ее арабскими родственниками. У Алены есть заботы поважнее!
– Слушай, – сказала она, – оказывается, я мобильник дома забыла. Вот souillon, неряха… то есть я хотела сказать, maladroit, растяпа! – И она вдруг вспомнила, как точно так же перепутала эти слова в разговоре с Антуаном около ксерокса в магазине карнавальных принадлежностей.
– Ну, не огорчайтесь, – успокаивающе кивнул Мишель. – Во всяком случае, теперь ничего не надо отключать. А если вам понадобится куда-то позвонить, у нас есть телефон. А теперь пойдемте, осталось две минуты.
И Алена сделала первый шаг в своих новых туфлях…
Они вышли из «магазина», захлопнув за собой дверь, и пересекли лестничную площадку. Она была в длину ровно десять шагов. Каждый шаг из этих десяти Алена воспринимала отдельно.
Да, теперь она понимала, что чувствовала бедная Русалочка после того, как выпила ведьминское зелье и вместо рыбьего хвоста у нее образовались ножки. «Ее нежные ножки резало, как ножами…» Замечательно сказано!
Но, похоже, Мишель ничего не замечает. Вот и ладно. Надо думать, никто не заметит, как Алене больно, как невыносимо, как…
Мишель распахнул перед ней дверь в зал, и тут Алена окончательно ощутила себя несчастной Русалочкой, ради ножек расставшейся со своим чудесным голосом! У Алены голос был не бог весть какой, однако она тоже рассталась с ним, потому что прямо перед ней в классической «пирамидке» танго – прижавшись щекой к щеке – стояли Руслан и Селин.
Из записок Зои Колчинской
Этот день выдался для меня хлопотным, а еще мне предстояло ночное дежурство взамен одной заболевшей сестры (уже начинал пошаливать тиф, и хотя мы немедленно отделяли таких больных, все равно были случаи заражения и среди персонала).
Я сидела на стуле в коридоре и клевала носом.
Вдруг послышались шаги, я вскинулась, надеясь: Левушка! Но это был доктор Вадюнин.
– Не спите? – шепотом спросил он, хотя мы находились в коридоре и наш разговор, скажем, вполголоса не был бы слышен в палатах. Я оценила деликатность и ответила так же, шепотом:
– Конечно, нет. А вы почему здесь? Разве нынче ваше дежурство?
– Новый лазарет. Не привык. Волнуюсь. Хожу, привыкаю. У меня бессонница, – ответил Вадюнин короткими фразами, и мне показалось, что он и впрямь волнуется. – Хотите, идите подремлите, я посижу.
– Что вы! – Я даже обиделась такому предложению: неужели у меня такой безответственный вид, неужели можно подумать, что я способна бросить больных? – Нет уж, спасибо, я никуда не отлучусь.
Он постоял рядом, задал несколько вопросов касательно качества пищи в нашем лазарете (на ужин пригорела каша, но я ему ответила, что это случай редкий, с поваром нам очень повезло, он и сам сегодня переживает больше всех), о чем-то еще, теперь и не припомню, и как-то незаметно разговор перешел на Новочеркасск, на тот случай, о котором я его спрашивала еще при обходе. Он рассказал, что при отступлении Добрармии из Ростова всех новочеркасских раненых, казаков и офицеров, отвезли в их родной город и разместили по тамошним лазаретам, среди мирных обывателей. Их пытались выдать за гражданских больных, однако затея эта с самого начала была обречена на провал. Красные наметанным глазом вычисляли «белую кость» и «нагаечников», как они звали казаков, и немедленно выводили из госпиталя. Кто не мог идти, убивали на месте, ну а выведенных потом расстреляли.
– Когда красные подошли к палате, которую вел я, мне уже было известно о расправе, поэтому я задержал их на пороге и сказал: «Входить нельзя, здесь сыпнотифозные. Вы что, хотите заразиться?» Они не слишком-то поверили, но не решились войти и удостовериться, – усмехнулся Вадюнин. – Конечно, нам повезло, что они не задержались в городе: корниловская армия уже наступала, однако много людей погибло, хотя могло быть и больше. Они никого не щадили, даже женщин. Там, где сестры пытались вступиться за раненых, сестер убивали, а перед этим так мучили… Женщинам лучше не попадаться им в руки.
Я вспомнила рассказы своих сокамерниц в Свийске, но не стала говорить ему о них, а только сказала:
– Да, я знаю. Старший врач дал нам, женщинам, по порции морфия, чтобы не попасться живыми в руки большевиков. Мы «ладанки» с ним носим на цепочке с крестом.
