– Но вам надо прийти в себя, – сказал он. – Ваша подруга ранена, вы потеряли близкого человека…
Я обомлела. Что он говорит? Какого близкого человека? Вадюнина, что ли?
Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего, но я вдруг почувствовала, что если последую этому правилу, вся моя жизнь пойдет кувырком.
– Лев Михайлович, – сказала я, – позвольте мне с вами поговорить. Зиночка, – обернулась я к сестре, которая хлопотала над Малгожатой, – пожалуйста, не забудь ее безрукавку. Очень тебя прошу, положи с ней рядом, хорошо?
Зиночка брезгливо посмотрела на камизэльку, которая была и грязна, и в пятнах задубелой крови, но не возразила, а покорно кивнула.
– Пойдемте в кабинет, – предложил Сокольский, явно удивленный моей решительностью.
– Да, пойдемте.
Мы прошли в крохотную комнатенку.
– Вы дрожите, – сказал он. – Встаньте спиной к печке, согреетесь.
Я подошла к высокой черной голландке и, заложив руки за спину, прислонилась к печи, словно она была стенкой, у которой меня должны были расстреливать.
– Господин Сокольский, – сказала я со всей надменностью, на какую только была способна, – можете думать обо мне что угодно, однако никто не давал вам права меня публично оскорблять. Я требую извинений за то, что вы принародно соединили наши с Вадюниным имена. Как вы смели назвать
– Он заходил в палату дважды, – перебил меня Сокольский, глядя исподлобья. – Дважды, вы должны вспомнить.
– Один раз! – крикнула я, почему-то впадая в бешенство. – Почему вы верите ему, но не верите мне? Как вы смеете?!
– Потому что у меня есть свидетель того, что он заходил в палату дважды, – сказал Сокольский. – Первый раз с вами, а второй раз – один.
Я шатнулась назад и еще плотнее прижалась к печи.
– Вы, наверное, и в другие палаты наведывались, например, в офицерскую, так? – спросил Сокольский, глядя на меня с сочувствием.
– Конечно, – пробормотала я. – И не единожды, это ведь моя обязанность.
– Я так и думал, – сказал он. – Вадюнин (кстати, он никакой не Вадюнин, его фамилия Калитников) дождался, пока вы скрылись в офицерской палате, проскользнул в солдатскую, быстро подошел к Девушкину и сделал ему укол морфия.
– Морфия?! – выдохнула я.
– Да.
– Но зачем?
– Затем, что Девушкин знал, кто такой Вадюнин, вернее, Калитников. Это ведь разведчик красных… Я тут навел кое-какие справки. Доктор Вадюнин действительно служил в Новочеркасске, но был убит при налете красных на госпиталь. Тогда немногие остались живы, и в их числе был ваш Девушкин. Он спасся и дал интересные показания в штабе армии. Некий военный медик не просто бросил раненых, но отдал их на расправу красным. Более того – он был красным шпионом, который выведывал у раненых интересующие его хозяев сведения. Фамилия сего негодяя – поручик Калитников.
– Поручик! – вскрикнула я, схватившись за голову, потому что внезапно вспомнила, где видела этого человека раньше. Брови, сошедшиеся к переносице… Миндалевидные глаза… Меня обманули усы, обманули коротко стриженные волосы! Но теперь я вспомнила его!
– Ну да, он предатель, – сказал Сокольский, несколько озадаченный моим криком, но приписавший его изумлению, мол, Вадюнин оказался поручиком Калитниковым. – Думаю, Девушкин узнал его и всячески пытался дать вам понять это. Я помню, он кричал: «Сестрица! Сестрица!» Но больше ничего не мог сказать.
– Боже мой… – выдохнула я.
– К сожалению, сведения о Калитникове я получил только сегодня, за два часа до вашего возвращения. Я отправил нарочного вам навстречу… Он увидел ваши подводы, узнал, что «Вадюнин» убит, увидел вас и вернулся…
Я вспомнила, что точно, какой-то всадник поравнялся с нами, поговорил с ездовыми и повернул назад. Мне было не до него, я была занята Малгожатой и другими ранеными.
– Но как вы узнали про морфий?
– Провели вскрытие, – пожал плечами Сокольский. – К сожалению, результаты заставили себя ждать. К тому же я совершенно случайно услышал, что один солдат отказывается от того, чтобы ему делали уколы, сестры не могли с ним сладить. Доложить мне об этом вопиющем случае им в голову не пришло! – сердито стукнул он по столу. – Мало того, что раненый не получал должного лечения, он еще и утаивал важные сведения – невольно, конечно. В общем, я пришел к тому солдату и принялся его бранить: что это за шутки, мол?! Я его порядочно напугал…
«Могу себе представить!» – с мрачным юмором подумала я, вспомнив, как сама холодела от ужаса под презрительным взглядом Левушки.
– Да, напугал, – усмехнулся доктор Сокольский. – А он чуть не расплакался и прохныкал: «Да не хочу я помереть, как Девушкин помер. Вон пришел ночью доктор, сделал ему укол, а после этого он и не проснулся!» Разумеется, я выспросил все в подробностях, и солдат рассказал, как мучился Девушкин весь
