смешно по отношению к подростку, каким он был, когда мы впервые встретились. С Шуриком все было иначе… Он вырос на моих руках…
Она горестно вздохнула.
Лерон сочувственно поглядывала на них исподлобья. Она знала, что отец Микки разбился на автомобиле, когда вез на дачу младшего сына. Оба погибли. Это случилос, лет десять тому назад, и с тех пор Микка жил у мачехи.
Неужели он до сих пор не женат? Или где-нибудь здесь, в просторном номере (может быть, даже в «люксе»!), его ждет блондинка с ногами от ушей?
От этой мысли у Лерон почему-то испортилось настроение. Она сама блондинка, и ноги у нее, может, еще длиннее, чем если от ушей мерить… А между тем ее участь — грубые деревенские мужики, а не этот красивый парень в белом костюме. Ее участь — Мишка, а не Микка!
Захотелось уйти, но было неудобно. То есть Микки она не постеснялась бы, конечно: подумаешь, бывший сосед, бывший одноклассник. Но Ларисса ей чуть ли не жизнь спасла, с ней надо быть вежливой.
А если так, нужно о чем-то заговорить. Лерон призадумалась, сочиняя корректную фразу. О чем бы это спросить?
На самом деле хотелось спросить, неужели такая мода в городе: носить на щиколотках кожные браслетки?
— Вы с родителями живете? — проговорила вдруг Ларисса, и Лерон радостно встрепенулась:
— Да. Приходите к нам в гости, а? На вареники. Я люблю вареники с творогом. И со смородиной тоже. Просто обожаю. И у меня такие вкусные получаются, ум отъешь! Смородины еще нету, но творог…
— Погодите, — сказала Ларисса, чуть нахмурившись. — Как же это можно сделать — вареники со смородиной? Они же кислые будут. И расклеются. И слипнутся потом, после варки! Или нужно много масла, чтобы их смазывать?
— Кислые? — удивилась Лерон. — А сахар на что? Сахару побольше в ягоду. И еще в начинку надо добавить чайную ложку крахмала. Тогда вареники не расклеются. А чтобы не слипались, их нужно поливать не маслом, а медовой водичкой. И есть со сметаной, а лучше — с холодным молоком. Эх, жаль, еще не время для смородины!
— Так, — сказала Ларисса деловито. — Я сейчас пошлю шофера в райцентр, там есть «Спар», а в «Спаре» всегда есть мороженая смородина. Сделаете нам вареники?
— Конечно. А вы в самом деле придете к нам в гости? — обрадовалась Лерон.
— Обязательно, — энергично кивнула Ларисса. — Ведь есть такой обычай, да?
— Какой? — непонимающе нахмурилась Лерон.
— Прийти к невесте в гости, чтобы проверить, какая она хозяйка, как готовит.
— К какой невесте? — растерянно улыбнулась Лерон. — Кто невеста? Чья?
— Понимаешь, Лерон, мы приехали сюда, чтобы найти Микке жену. Именно в деревне найти. Городские девчонки теперь все какие-то ненормальные, — пояснила Ларисса так спокойно, словно речь шла о какой-то сущей ерунде, ну, вроде того, что они приехали в деревню, желая купить Микке костюм в сельпо, потому что в городских магазинах не было подходящего размера. — Ну и нашли, кажется. Правильно, Микка?
— А то! — хмыкнул Микка. — Лерка, пойдешь за меня замуж?
Она молчала — недоверчиво таращила глаза, слабо улыбалась.
— Соглашайся, — тихонько взяла ее за руку Ларисса. — А я прослежу, чтобы отныне он никогда не называл тебя Леркой. Договорились?
— Она не согласится, — нахмурился Микка, и ухмылка сошла с его лица.
— Я уже согласилась, — неожиданно для самой себя пробормотала Лерон и тут же испугалась, спохватилась… а впрочем, это, конечно, шутка. Ведь не может быть вот так, ни с того ни с сего…
— И это будет самое быстрое сватовство в мире, — задумчиво сказала Ларисса, и Лерон смятенно подумала: «А ведь это, кажется, не шутка!»
Так, Ошарская, 4, квартира 2… да в нем всего две квартиры, в этом домике, который, очень может быть, помнит еще начало прошлого века, а то и конец позапрошлого. Как он выжил, этот дом, ведь совершенно в землю ушел, словно старый гриб, который уже растет не вверх, а вниз. Конечно, в нем нет удобств, конечно, полы перекошены, потолки тоже, вообще такое ощущение, что он скоро рухнет, и люди в нем живут наверняка с неустойчивой жизненной позицией. Сегодня, понимаешь, одно говорят, завтра — другое… Ну, Алёна сейчас выяснит с гражданкой Луниной отношения — и так, что бабульке в панамке мало не покажется!
Алёна постояла около раритетной калитки в раритетном же заборе, подергала за ржавую ручку, не сразу сообразив, как открыть. Оказалось, надо отодвинуть фанерку чуть выше ручки, просунуть туда руку и поднять внутренний крюк. Хитро, ничего не скажешь. Гарантия безопасности!
Крюк оказался тоже ржавый, и Алёне пришлось ополоснуть руки в бочке с дождевой водой, преграждавшей путь к крыльцу. Вытерев ладони о лопухи, притулившиеся к бочке, она вдруг ощутила, что злость ее непостижимым образом испарилась. Не осталось даже элементарного боевого задора. Неужели у дождевой воды и лопухов были какие-то особенные свойства — успокоительно-примирительные и всепрощающие? Честное слово, Алёне захотелось плюнуть на все показания на свете и просто посидеть на этом покосившемся крыльце — щелястом, покрытом плетенным из тряпочек половиком. Тряпочки когда-то были, наверное, яркие и разноцветные, но теперь все вылиняли до однообразного бледно-сине-розового состояния и из-за этого казались еще более уютными.
Честно сказать, ничего, кроме как сидеть на крылечке, Алёне делать не оставалось, потому что на двери с огромной белой цифрой два висел замок — тоже из далекого прошлого, как и сам этот дом, и крыльцо, и половики, и бочка с дождевой водой.
Итак, бабульки дома нету. Куда ж она подевалась?
— В сад она отъехала, в сад! — ответил надтреснутый голос, и у Алёны похолодела спина от мысли, что ей отвечает сам дом.
Впрочем, только такая фантастка-невропатка, как она, могла дочухаться до этой догадки, потому что нормальный человек мигом сообразил бы, что голос принадлежит старушке, стоявшей на соседнем крыльце. Нет, ну в самом деле, если бы заговорил дом, он уж как-нибудь изъяснялся бы стариковским, а не старушечьим голосом, потому что он, дом, — мужского все же рода!
— Тому дня три, как уехала.
Алёна вскинула брови. Получалось, свидетельница Лунина написала заявление на писательницу Дмитриеву — и быстренько смылась, опасаясь мести… вышеизложенной писательницы.
Алёна хихикнула и тут же приняла серьезный вид, однако старушка на ее вид внимания никакого не обращала. Такое впечатление, что ей охота было с кем-нибудь лясы поточить, а с кем и по какому поводу — все равно. Может быть, подумала Алёна, исподтишка разглядывая ее линялое платье и линялый же платочек, это на самом деле и не старушка вовсе, а такой же тряпичный половичок, лежавший на крылечке Луниной? Надоело ему лежать молчком, дай, думаю, обращусь в человека, разомнусь малость, а заодно сообщу гостье что-нибудь интересненькое…
Оно, конечно, половичок тоже был мужского рода, и ему следовало бы обернуться старичком, но, может статься, на соседнем крыльце лежала дорожка, оттого старушка из нее и произошла? Словоохотливая такая старушка-дорожка!
— Собралась, главное дело, так внезапно, будто с печки упала. Как пришла к ней эта высокая, в красном, так и схватилась Клара Ивановна собираться: ты, говорит, Варвара Никитична, не скучай, мне в сад надобно. Ну и поехала, садоводка, значит, наша!
Итак, старушку-»дорожку» звали Варварой Никитичной. Но это было далеко не самой ценной информацией, которую она выболтала. Лунина уехала в сад — на дачу, стало быть, — после визита какой-то «высокой в красном». Что-то забрезжило в памяти Алёны при этих словах, но она еще не могла разобрать, что именно, а потому уточнила:
— Эта высокая в красном — она какая была? Молодая? Пожилая? А выглядела как?
— А не могу сказать! — развела руками Варвара Никитична. — Не разобрала я. Мельком видела ее,
