такое?!
— Я не сумасшедший, — покачал головой Вишневский. — Просто… я в своей практике такого навидался, что вполне верю во всякие, даже самые нереальные и фантасмагорические ситуации. И мне трудно понять и представить, какие резоны руководили вашей матушкой, почему она не сообщила вам эту тайну или хотя бы как-то не воспрепятствовала вашему замужеству. Но мой вам совет — скажите вашей будущей свекрови, что вам известна тайна вашего рождения. И выслушайте, что она скажет.
Лерон молча смотрела на него, не постигая глубины его коварства — или заблуждения. Чокнутый, нет, правда — чокнутый! Чтобы мама не предупредила ее, что она выходит за родного брата?! Да такое немыслимо вообще! В принципе немыслимо!
— Извините, — вдруг поднялся Вишневский, глядя куда-то поверх плеча Лерон. — Мне пора.
И, сунув деньги очень кстати подошедшему официанту, он торопливо пошел к припаркованному напротив гостиницы джипу. Лерон тупо смотрела ему вслед, потом перевела глаза на серую шелковую волжскую гладь, уходившую далеко-далеко к горизонту. Вообще, от такой вести — мол, ты обвенчалась и переспала с родным братом — можно и в Волгу с обрыва кинуться. Но здесь с обрыва не больно-то попадешь в Волгу, это только в пьесе Островского «Гроза» так хорошо все вышло. А тут сначала по склону будешь катиться, обобьешься вся, изломаешься, да еще метров пятьсот придется ползти через Нижнюю набережную, и только потом, перевалившись через высоченный бордюр, доберешься до воды… а у берега мелко, пока еще на глубину выберешься… Вот ведь не больно-то утопишься в этой Волге!
Она тупо думала о какой-то ерунде, когда за спиной вдруг раздался запыхавшийся голос Лариссы:
— Лерон, что ты здесь делаешь?!
Всё в ней так и ощетинилось, мигом восстав против этого хозяйского оклика. Да они что все, с ума посходили? Один считает ее идиоткой и вешает на уши бог весть какую невообразимую лапшу, другая вообще набрасывается с теми недовольными нотками в голосе, с какими хозяйка покрикивает на непослушную прислугу.
— А что? — вызывающим до дрожи голосом спросила Лерон. — Что, я не могу пойти мороженого поесть?
— Мороженого? — так и ахнула Ларисса, садясь напротив нее за столик. — У тебя же горло болит.
— А клин клином вышибают, слышали такое? — зло отрезала Лерон. — Старинный деревенский способ лечить ангину: наесться до отвала мороженого.
— Деревенский? — усомнилась Ларисса. — Мороженого до отвала? Хм… Ну ладно, хватит сидеть тут, пошли лучше домой.
Лерон нехотя поднялась:
— А как вы меня нашли?
— Соседку встретила. Она видела, что ты сюда бежала сломя голову, и сама встревожилась, и меня до невозможности перепугала.
— А вы боялись, что я сбегу?
Ларисса споткнулась.
— Боялись, — удовлетворенно кивнула Лерон, с восторгом ощущая, что нисколько не боится сама — не боится Лариссы. Это ощущение пьянило. И даже самые страшные новости на свете казались не такими ужасными. Но все же нужно узнать доподлинно, нужно выспросить у Лариссы… — А почему? Почему я должна была сбежать? Не потому ли, что могла узнать, чей сын Микка и чья я дочь?
— Что? — пробормотала Ларисса. — Что это значит?
Что-то было в ее голосе…
— Господи боже! — пробормотала Лерон. — Так это правда? Мы с Миккой… мы брат и сестра по отцу?!
— Откуда ты взяла этот бред? — возмутилась Ларисса, но Лерон почувствовала фальшь в этом восклицании.
— Не важно, — огрызнулась Лерон.
— В самом деле, — согласилась Ларисса. — Не важно.
— Так это правда?!
— Что?
— Вы знали? Вы знали, да? — снова начала терять самообладание Лерон.
— О чем? — вздохнула Ларисса.
— Что отец Микки — мой отец?!
— Знала ли я, что мой покойный муж Николай Шестаков — твой отец? — Ларисса тяжело вздохнула: — Да. Да, знала. Не хотелось мне этого говорить, но ты ведь не успокоишься, пока не докопаешься до истины, верно?
У Лерон похолодели губы. Значит, мама… мама обрекла ее на кровосмешение? Да нет, быть не может!
— Что же вы наделали, что же вы все наделали? — забормотала Лерон, уже не владея собой. — Что вы со мной сделали? Вы…
— Давай без истерик, — холодно перебила Ларисса, самообладание к которой возвращалось по мере того, как его теряла Лерон. — Я знала только, что мой покойный муж Николай Шестаков — твой отец, но он… не отец Микки. Да-да! И закрой рот, челюсть отвалится! — прикрикнула она насмешливо. — Кровосмешением тут и не пахнет. Твоя мама тоже знала об этом. И мне Николай рассказывал историю их любви с Ольгой. Понимаешь, когда Николай уже ожидал демобилизации, он узнал, что его невеста вышла за другого. В это время он случайно познакомился с одной женщиной, вдовой, только что схоронившей мужа. Она была беременна, очень страдала. И вот на ней и женился Николай. Она родила ему сына — Николай воспитал его как родного, любил, может быть, даже больше младшего сына, который был ему и в самом деле родным. Он суеверно полагал, что воспитание Микки, забота о нем обеспечивают воспитание и заботу его дочери — тебе. Ты можешь спросить об этом у мамы.
— Вот и он говорил — спроси у мамы, — пробормотала Лерон себе под нос, но Ларисса услышала.
— Кстати, кто тебе всю эту «Санта-Барбару» нижегородскую рассказал? — спросила она с недоброй усмешкой. — Я видела, что за твоим столиком сидел какой-то мужчина в белой рубашке, высокий такой. Он смылся, когда меня увидел, верно? Трусоват был Ваня бедный… Кто он такой? Это твой знакомый? Почему ты ему так безоговорочно поверила?
— Ну, это адвокат… И он говорил, что видел документ, удостоверяющий, что Николай Шестаков — мой отец. Это правда? Такая бумага существует?
— Да. Она хранится у нашего адвоката.
— Как его зовут?
— Борисов Иван Борисович, — ответила Ларисса. — А что?
Почему-то Лерон удивилась. Почему-то она ожидала услышать имя Ильи Вишневского, хотя ясно же, что адвокатов в Нижнем — хоть пруд пруди.
— Ничего, — уклончиво ответила она. — И все-таки, что это за документы?
— Незадолго до своей смерти мой муж развелся со мной, — холодно сообщила Ларисса. — То есть он не знал, что умрет, конечно, однако оформил развод. Он… это из-за Лады… и других, — с вызовом сказала Ларисса, но на лице ее промелькнуло страдальческое выражение. — С тех пор я и сменила фамилию. Николай также оформил отказ от усыновления Микки.
— Боже мой, а с ним-то… — начала было Лерон, но запнулась. Она хотела спросить, а с Миккой-то почему так поступил Шестаков, однако это был глупый вопрос. Наверняка узнал о его странных склонностях, наверняка! И ему стало противно. А кому не стало бы на его месте?!
Она никак не могла подумать о Шестакове как об отце.
— Микке было разрешено оставить эту фамилию, — продолжала Ларисса, — но теперь он не имеет права писать в графе «отец» имя Шестакова, он пишет имя своего настоящего покойного отца, какой-то Бадурин, Бадарин, точно не знаю, да это роли не играет. Все эти фокусы очень усложнили нам жизнь, сама понимаешь. О том, что он хочет со мной развестись, я знала, а вот насчет Микки — это стало громом среди
