она все время плакала.
От этих слов Ангелина едва не разрыдалась в голос и крепилась лишь потому, что Никита властно сжал ее руку, давая знак не мешать служанке.
Так вот, продолжала та, стерег, значит, великан девочку и все время с опаскою поглядывал на дверь, как если бы ожидал чего-то страшного. Уже миновал полдень, когда раздался условный стук и служанка, отворив, увидела княгиню. Та опрометью ринулась наверх и прямо с порога велела великану «прикончить это отродье». Служанка уверяла, что даже она опешила, не ожидая такой кровожадности от своей доброй, хоть и весьма таинственной госпожи; побледнел, растерялся и великан, стал спорить с мадам: дескать, гонцов с Елисейских полей еще не было и никто не знает, слажено ли дело.
«Мне-то что! – крикнула княгиня. – Я послала Анжель на верную смерть, она никогда не вернется. Тебе-то что за забота? Мщение твое свершилось! А теперь убей девчонку, получи свои деньги – и убирайся, пока русские не схватили тебя, московский купец!»
При сих словах Ангелина зажала рот руками, но все же нашла силы не издать ни звука. Догадка, пронзившая ее, была слишком чудовищна, чтобы оказаться правдой! Нет, небеса не могли быть к ней столь беспощадны! И все-таки вещее сердце говорило, что она права… как ни страшна сия правота!
– При этих словах княгиня подала ему нож, – всхлипывая и тараща глаза, словно опять переживая ужасные события, тараторила служанка. – Он взял, тронул лезвие пальцем… и вдруг лицо его исказилось, и он отбросил нож. «Не хочешь?! – вскричала мадам. – Тогда я сделаю это сама, голыми руками!» И она кинулась к девочке, словно намеревалась ее задушить. Тогда этот человек с ревом схватил княгиню за волосы да так дернул, что она завопила от боли, а потом подобрал с полу нож – и ударил в горло!
– Ай, молодец мужик! – взревел Степан, не скрывая восторга, и в порыве чувств стиснул девчонку в объятиях.
– А дальше? Куда он делся? Ну? – нетерпеливо вопросил Никита.
– Я думала, и мой час настал, – всхлипнула служанка, – да бог спас. Этот человек схватил девочку на руки – она закричала, начала вырываться, но он не обращал внимания и кинулся бежать. А куда, не знаю, потому что лишилась чувств… – роняя голову на широкую Степанову грудь, пробормотала она, явно намереваясь лишиться чувств снова, на сей раз – в объятиях казака.
Степан, однако, небрежно сунул ее в тот же угол, где она была найдена, и взглянул на своего барина.
– Вдогон, ваше благородие?
– Но куда? Куда? – заломила руки Ангелина.
Степан растерянно пожал плечами:
– Да бес его ведает, куда он подевался, лиходей!
Никита молчал, чуть нахмурясь. Потом проговорил задумчиво:
– Уехать из Парижа он не мог – дилижансы теперь не ходят. Стало быть, скрылся где-то в городе. Но… но что-то говорит мне: это не так. «Московский купец» – значит, бонапартовский солдат. Сейчас в Париже у таких земля под ногами горит, теперь всякий рад будет его выдать. Где ему наверняка спасение сыщется, так это среди своих же. Наполеон шел к Парижу кружной дорогою, через Труа и Фонтенбло… теперь он наверняка встретил на той дороге отступившие войска Мармона и Мартье и узнал о капитуляции Парижа. Думаю, он все еще стоит в Фонтенбло, а значит, по той дороге и будут спасаться все ошметки его старой гвардии. Клянусь богом, там мы его настигнем! – вскричал он, хватая за руки Ангелину и зажигая ее своей уверенностью. – Не плачь! Мы спасем твою дочь!
«Почему – твою? Нашу!» – хотела крикнуть Ангелина, однако Никита уже бежал вниз по лестнице, увлекая ее за собою.
Счастье, что Степан оказался истинно вездесущ и отыскал при доме конюшню. Там нашлись запасные лошади, нашлось седло для Ангелины; и вскоре кавалькада из трех всадников неслась по окраинным улицам Парижа к юго-западной заставе, откуда шла дорога к старинному королевскому дворцу.
Голова у Ангелины кружилась от волнения и страха, виски ломило от жаркого солнца, пыли, шума. Народ парижский плясал на улицах, смеялся; казалось, все были опьянены каким-то хмелем радости, веселья. Возле Вандомской площади собралась толпа, сквозь которую всадники пробились с трудом. Здесь был поставлен монумент «великой армии». Народ, окружив колонну со всех сторон, кричал беспрестанно:
– Вas le Tyran! [115]
Один смельчак взобрался наверх и накинул на Наполеона петлю – веревка оплела ноги бронзовой статуи, венчавшей столб.
– На шею!
– Надень на шею тирану! – кричал народ.
Всадники едва замечали все это, едва слышали приветственные клики. И только Степан, скалясь в улыбке, прокричал:
– Ах ты ж народишко! Еще вчера кричал: «Удавите короля кишками попов!» А нынче: «Русские, дайте нам короля! Долой тирана! Торговлю нам, торговлю!» Сами не ведают, чего хотят!
Никита бросил ему беглую улыбку и снова припал к гриве коня, направляя его в очередной проулок. Слава богу, город кончался, впереди – дорога на Фонтенбло, и вот-вот станет ясно, верна ли его догадка. У похитителя было часа два форы, но он идет пешком да с ребенком на руках. Они же верхом и, если расчет правильный, настигнут его через полчаса, не более. Ну, главное теперь – не мешкать. Никита привстал на стременах, тихо свистнул; Степан, подхватив его свист, добавил к нему лютое, звериное улюлюканье – и кони, в испуге прижав уши и закусив удила, понеслись во всю прыть, уже как бы и не касаясь наезженной дороги.
Цокот копыт был стремителен, однако сердца бились быстрее, подгоняя время, и, как ни ждали всадники этого мгновения, ни один из них не поверил глазам своим, когда впереди показалось какое-то неясное пятно, вскоре принявшее очертания огромной фигуры, бегущей сломя голову.
– Стой! Стой! – закричали Никита и Степан.
