отныне мы станем употреблять это имя исключительно в сочетании с формами женского рода! – итак, Афоня в ярости уставилась на дядюшку:
– Вольно вам надо мной издеваться! Где это вы красоту нашли? Была бы я красавицей, вы… вы бы…
Она осеклась, но смысл ее слов и так был прозрачен для Никиты Афанасьевича. Поэтому он хмуро покачал головой:
– Вы красавица, дитя мое, но…
И он умолк столь многозначительно, что это повергло Афоню в глубокую печаль. Она тоже умолкла, однако в эту минуту обрел дар речи Гарольд Гембори:
– Вы изволили сказать, что сей господин – ваш дядюшка? – обратился он к Афоне взволнованно. – Видимо, имя его – Никита Афанасьевич Бекетов?
– Граф Бекетов, – уточнила Афоня.
– Откуда вам мое имя известно? – нахмурился Никита Афанасьевич.
Но Гарольд оставил вопрос без внимания, потому что смотрел только на Афоню:
– Тогда, значит, вы и есть – Атенаис Сторман, дочь достопочтенного мистера Джонатана Стормана и миссис Айрин, его супруги?
– Ну да, – растерянно кивнула Афоня, – я в самом деле Атенаис… терпеть не могу это имя, и, ежели желаете снискать мою дружелюбность, называйте меня по русски Афанасией. Но откуда вам известно, как меня зовут и кто мои родители?
– Сударыня, – проговорил Гарольд самым официальным тоном, что при его разбитой, искровавленной физиономии выглядело комично… впрочем, он хотя бы встал и несколько отряхнул безнадежно испорченный наряд, – мисс Атенаис, вы должны знать, что я – достопочтенный[6] Гарольд Гембори, второй сын барона Гембори, служу по дипломатической части, как и все вторые сыновья в нашем роду. Английский посланник в России сэр Чарльз Гембори – мой близкий родственник. Точнее сказать, дядя. Я прибыл сюда нарочно для того, чтобы просить вашей руки.
Бекетов и Афоня ошеломленно переглянулись. Конечно, имя побитого англичанина было им уже известно, однако его намерения и решительность заставили их просто таки онеметь.
Наконец Никита Афанасьевич обрел дар речи:
– Вы прибыли из Англии нарочно для того, чтобы просить руки Афони… то есть, простите, Афанасии? Вот это сила чувств, достойная восхищения! Но отчего то у меня создалось впечатление, что вы сию девицу прежде не видали. Отчего же такая вспыхнула вдруг любовь? Может быть… осмелюсь осведомиться… ваш дядюшка, часом, не имеет ли отношения к этому решению?
– При чем тут мой дядюшка? – старательно скроил гримасу удивления Гарольд, однако тут же догадка мелькнула в его глазах: – Вы прочли письмо!
– Да вы сообразительны, – ухмыльнулся Бекетов с явной издевкой в голосе.
– Ну, простите наше неделикатное любопытство, – вмешалась Афоня, явно пытаясь вступиться за него, потому что подбородок Гарольда выдвинулся вперед с устрашающе мстительным выражением. – Должны же мы были узнать, кто пал жертвой нашего негостеприимства.
При этих словах Бекетов тихонько присвистнул и пробормотал, как любят писать сочинители драматических произведений, в сторону:
– Ну и ну, вот хитра, не пойти ли и тебе, Афоня, по дипломатической части?!
– Вы же никаких верительных грамот не предъявили, – продолжала его племянница, явно вступаясь за дядюшку, – прежде чем ввязались в драку. Ну, потом мы и посмотрели ваши бумаги… Извините, но любопытство наше вполне оправдано.
– Я уже говорил, что мною двигали исключительно рыцарские чувства, – снова завел Гарольд. – Итак, вы, мисс Сторман, согласны быть моей женой?
– Нет, – тотчас ответил Афоня и даже головой помотала для усиления впечатления. – Нет, сэр, это невозможно.
– Почему? – изумленно уставился на нее Гарольд.
– Ну, я могла бы долго рассуждать о том, что не могу вот так сразу, очертя голову броситься замуж за незнакомого человека, что должна узнать вас получше, что слишком молода для замужества, и все такое. Но вполне довольно и одной причины моего отказа. Тем паче что она самая значительная. Я люблю другого, только и всего.
Гарольд пожал плечами и ответил с великолепным хладнокровием:
– Вы можете кого угодно любить. Я хочу сказать, что молодые девушки вечно влюблены бог весть в кого, но брак – это нечто иное, не имеющее отношение к любви!
– Постойте, вы же только что признавались Афоне в любви с первого взгляда, – с коварной усмешкой проговорил Бекетов.
– Ну да, – пробормотал Гарольд, смешавшись, – но я тогда не знал, что она – это она, то есть что она – ваша племянница.
– Не понимаю, – размышлял вслух Никита Афанасьевич. – Увидав, как она со мной дерется, вы в нее влюбились, но узнав, что она – моя племянница, – немедленно разлюбили, однако пожелали безотлагательно жениться. Что то я запутался в причудливости ваших чувств. Право, кто это сказал, что англичане отличаются завидной логикой рассуждений?! Лгал он, подло лгал!
– Логика тут ни при чем, – с досадой вмешалась Афоня. – Я все равно не пойду замуж за мистера Гем…
– Однако вам придется это сделать, – холодно перебил Гарольд.
– Придется? – заносчиво вздернула голову Афоня. – Это еще почему?
– Да потому, что иначе ваши родители погибнут.
– Что?! – разом воскликнули Никита Афанасьевич и Афоня, и Гарольд объяснил, переводя свои холодные, голубые, чуточку навыкате глаза с одного на другую:
– То, что слышали, господа. Они заключены в Тауэр по подозрению в шпионаже в пользу французов. Ведь мистер Сторман наполовину француз… Впрочем, обвинение еще не доказано. Суд сейчас как раз колеблется, принять ли во внимание некие документы, которые свидетельствуют в пользу Сторманов, или оставить сии бумаги без внимания. Документы находятся в распоряжении кабинета иностранных дел. С господином министром очень близок мой дядюшка… И в его власти сделать так, чтобы эти документы были рассмотрены. Тогда ваши родители, несомненно, окажутся оправданы, а их имущество не будет конфисковано. Так что сами решайте, мисс Атенаис, как вам поступить: согласиться выйти за меня и спасти родителей – или бросить их на произвол судьбы.
– Да это что ж? – изумленно спросил Бекетов. – Вы нам угрожаете, если не ошибаюсь?!
Гарольд Гембори пожал плечами, глядя на ноги Афони, обтянутые лосинами для верховой езды. Рот его страдальчески искривился, потом англичанин тряхнул головой и снова принял самый невозмутимый вид.
Санкт Петербург, Зимний дворец, 1755 год, за некоторое время до предыдущих событий
Иногда так хотелось чего нибудь новенького! Чего нибудь необыкновенного! Наскучавшись во время своего затянувшегося ожидания престола, настрадавшись в безденежье, Елизавета теперь не уставала развлекать себя и пребывала в убеждении, что между ее желанием и исполнением оного должно пройти минимальное количество времени.
Она самозабвенно любила скорость! Лошадей, назначенных для ее экипажа, особым образом готовили. Потом в ее линейку или возок (зимой – с печью внутри) впрягали двенадцать коней и пускали их карьером. Если одна лошадь падала, ее немедленно заменяли другой: за экипажем скакала полная смена запряжки. Таким образом пробегали до сотен верст в сутки: скажем, расстояние между Москвой и Петербургом. Как то для этого приближенные завербовали четыре тысячи лошадей и страшно возгордились этом. Фаворит, Алексей Разумовский, узнав об этом количестве, снисходительно засмеялся:
– Да их нужно в пять раз больше!
