императрица прикажет ей раздеться принародно, а при отказе велит подать ножницы и изрежет на ней злополучные зеленые шелка на мелкие кусочки!
Она подняла глаза, ожидая, что взгляд императрицы поразит ее, подобно молнии, однако увидела, что взор Елизаветы Петровны устремлен вовсе не на нее. Императрица слушала Гембори, который бормотал: невеста де племянника моего Гарольда, племянница господина Бекетова, полковника… – слушала Гембори, но смотрела не на него, а на названного полковника. Очень странное было у нее выражение, очень странное, пожалуй, что растерянное. Бекетов же в свою очередь не сводил с нее взгляда, назвать который страстным – это все равно что сказать о солнце, что оно теплое.
Императрица и ее бывший фаворит с превеликим трудом отвели глаза друг от друга, и это было немедля замечено всеми присутствующими, в том числе, само собой, Афонею.
– Очень милое платье у вас, душенька, – рассеянно пробормотала императрица. – Такие свежие тона. Я и сама зеленый цвет очень люблю.
И с этими словами она проследовала дальше, сопровождаемая группой своих дам, которые шелестели шелками и шепотком:
– И в самом деле, обворожительное платье!
– Какой прелестный цвет!
– Милочка, вам это ужасно к лицу!
– Чудненько, ах, чудненько!
Таким образом, оплошность модистки сошла Афоне с рук – то есть, вероятней всего, не была даже примечена.
Ничего не понимая, уничтоженная переглядкой Никиты Афанасьевича с императрицей, девушка почти незряче переводила глаза с одной придворной на другую – и вдруг вздрогнула, увидев знакомое лицо. Мимо прошла та самая красивая дама, которую Афоня несколько дней назад спасла от Гарольда Гембори и его ужасного Брекфеста. Она только и сказала о себе, что полька, но причину тайного появления в посольстве не объяснила, а Афоня была так взволнована, что забыла спросить. И вдруг ее осенило: если полька принадлежит к числу дам государыни, значит, является, как и все они, поверенной ее тайн. А еще врала, мол, готова повредить той даме, которую ненавидит Афоня! Что, если Елизавета Петровна посылала ее последить за Бекетовым, а может быть, и передать ему любовное послание?! Видно же, видно, что она к нему неравнодушна! Итак, между ними все начнется сначала, ну а Афоне останется только умереть.
Эта догадка мгновенно овладела сознанием девушки, и Лия де Бомон, которая украдкой послала ей улыбку, наткнулась на взгляд, исполненный враждебности и ненависти, расплывшихся в слезах. Невеста Гарольда Гембори с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться. Лия была не так глупа, чтобы решить, мол, дело в платье, которое оказалось почти точной копией императрицыного, и в страхе ее гнева. Дело в этом мужчине, на которого Атенаис Сторман, Афоня, таращилась с таким безумным выражением. Пожалуй, это в него она влюблена, а он «сто лет… или пять, какая разница?» влюблен в некую даму…
Наблюдательной Лии не составило труда догадаться, в кого из всех присутствующих может быть влюблен этот красавец. Конечно, в императрицу! Имя Бекетова так и перелетало из уст в уста, и Лии не составило труда связать концы с концами. Ах, вот это йvйnement, вот это incident[12]!
Поистине, нарочно не придумать. Неужели при виде этого прекрасного лица прежние чувства вспыхнули в императрице? А что, такое бывает… пути любви неисповедимы!
Лия меланхолически вздохнула от некоего непрошенного воспоминания на эту тему, однако ум ее работал без сбоев, в точности как часы знаменитого французского мастера Дюшена в футляре, украшенном лиможской эмалью, а оттого она сразу поняла, какие невыгоды несет для ее миссии встреча императрицы с бывшим любовником. Бекетов необыкновенно красив, а чувства Елизаветы ветрены. Сейчас какому нибудь l’aventurier[13] и искателю приключений может померещиться, что он владеет не только ее телом, но и помыслами, и сердцем, однако при всякой случайности ее чувственность расцветет совсем иным цветом. И, кажется, это происходит на глазах у всех… Двор, конечно, уже шушукается насчет возвращения бывшего фаворита, но двое этому определенно не рады: Афоня, которая теряет возлюбленного, – и Лия де Бомон, которая утрачивает расположение императрицы, ибо теперь все понятно: Бекетов, эта марионетка в руках Гембори, будет принуждать ее продолжать ту проанглийскую политику, которую поддерживает Бестужев. А Воронцов и Шуваловы с их преданностью Франции принуждены будут попятиться… никто не знает, сколь надолго. Воспоминания о словах Афони насчет судьбы ее родителей, которая находится в руках Гембори, промелькнули в голове Лии. Она знала, что «черная лиса» – большой мастер шантажа… видимо, и здесь без него не обошлось. Итак, он прибрал Бекетова к рукам всецело. Вот, идет к нему… воспользовался тем, что императрица отвела глаза от бывшего любовника… о чем они так напряженно беседуют, что обсуждают, с неестественным интересом разглядывая штофную обивку стен?!
Лия дорого дала бы, чтобы узнать, о чем идет речь, – и была бы немало изумлена, кабы проведала, что идет она непосредственно о ее персоне.
– Ну что, время начинать, – проговорил Гембори, подойдя к Бекетову и указывая на картину, висевшую на стене, прелестный «Пейзаж с Полифемом» Пуссена, составлявший предмет гордости посланника, любителя изящных искусств. Можно было подумать, что парочка обнимающихся нимф или, на худой конец, могучая фигура Полифема, возникшая из дальнего вулкана, составляло сейчас все интересовавшее сэра Уильяма.
Бекетов тоже вытаращился на пейзаж, однако видел отнюдь не красоты природы или нимф… вернее, ему мерещилась Венера среди этих нимф, рыжая Венера его жизни, его сновидений, его несбывшаяся мечта! Голос Гембори вернул его к действительности:
– Время начинать, и советую вам играть понатуральней! Вы сами видели, что интерес императрицы к вашей персоне нужно лишь подогреть, чтобы он вспыхнул вновь. Однако Лия де Бомон – девица очень, очень непростая. Она только изображает из себя воздушное создание. Характер у нее такой, что любому мушкетеру фору даст. Не зря же она так любит переодеваться в мужское платье, фехтовать, ездить по мужски верхом…
«Совершенно как Афоня», – ни с того, ни с сего подумал Бекетов и помрачнел, вспомнив об участи своей сестры, матери Афони… участь эта зависела только от него…
– Совершенно как ее величество, – улыбнулся уголком рта Гембори, – которой нравится, когда все видят ее очаровательные ножки. Вы слышали тот прелестный комплимент, который сделала императрице великая княгиня Екатерина Алексеевна после очередного маскарада? «Какое счастье, что вы не мужчина, не то сколько нежных женских сердец было бы вами разбито!» – сказала великая княгиня.
И посланник неприметно усмехнулся, увидев, что настороженное лицо Бекетова смягчилось. «Как он прост! – самодовольно подумал Гембори. – Конечно, он же русский… это вам не греческая квадрига, это всего лишь русская тройка!»
Надо сказать, что сэр Уильям числил себя в знатоках не только живописи, но и конного спорта, и не зря.
– Итак, мадемуазель Лия де Бомон любит, когда с ней обращаются, как с мужчиной, – продолжал он наставлять Никиту Афанасьевича. – Хлопают ее по плечу, обращаются к ней в мужском роде, мсье, то и дело оговариваясь, ах, простите, мадемуазель, причем она просто в восторге, когда такие обмолвки происходят публично. Но умоляю, сделайте вид, что не испытывайте к императрице ничего, кроме почтения, иначе никто не поверит в ваши ухаживания за де Бомон, а прежде всего, вы не сможете ввести в заблуждение саму государыню. Она сразу распознает, что вы преисполнены страсти именно к ней, и это мигом охладит ее интерес. Итак, начинайте, сейчас я покину вас, ибо господин Бестужев явно хочет мне что то сообщить.
В самом деле, Алексей Петрович делал послу явные знаки и, завладев его вниманием, подвел к императрице, которая выглядела растерянной.
– Кто этот человек? – спросила она без обиняков, не глядя на Бекетова, но Гембори не стал строить из себя невинность, делая вид, будто нуждается в уточнениях, а ответил прямо:
– Это дядюшка невесты моего племянника, ее единственный родственник в России, полковник Никита Афанасьевич Бекетов.
– Имя его и звание мне известны, – пробормотала Елизавета. – Ну, если он единственный
