находился на фронте. На родине у него осталась жена и двое детей.
При встрече с командиром полка он говорил: «… Надоело воевать, товарищ полковник, намучились все. Думалось, скорее бы справиться с немцами да и по домам, да и не долго, кажется, до этого осталось, да вот надо же было в плен попасть… Пробирался я сегодня ночью с поста боевого охранения к реке за водой. Вдруг на меня набросились в темноте, разоружили и стали руки скручивать. Я вырвался, а один ударил меня прикладом и чего-то бормочет непонятное на немецком языке. У меня о глазах потемнело, чуть было не свалился с ног. Смотрю, другой заступается, оттолкнул первого, да как покроет его матом… Я так и опешил, что такое? — В немецкой форме, а меня защищает и по-русски ругается. А тот чего-то лопочет по-своему — не поймёшь. Мой заступник подходит ко мне да и говорит тихим голосом по-нашему: «Ну, браток, пойдём, да смотри не кричи, а то не посмотрю, что свой — русский, ей Богу штыком пропорю»… Поначалу страшно было, думал, что непременно убьют… Повели… Ведут немцы и русские. Это я по разговору определяю, а форма у всех немецкая. Что такое, думаю, за наваждение, уж не наши ли переоделись, может испытывают мою преданность, проверяют, как сдаваться в плен буду? Не знаю, что подумать, а спросить боюсь, сомнение берёт. А главное то, что всё это на нашей стороне происходит, только бы крикнуть, свои ведь рядом в окопах сидят. Растерялся, не знал, что и делать. Через реку на лодке повезли, с нашей стороны стрелять начали. Плывём… Вижу, прямо к немцам направляемся — и боязно, и от сердца как-то отлегло, значит подвоха нет, натурально, в плен попал. Но вдруг опять страх взял — расстреляют… Реку переплыли, по окопам повели, кругом все немцы, я робеть пуще прежнего стал. А как к вам в полк попал — ничего не разберу. Путаница какая то в моей голове получилась — будто бы враги, а всё свои, русские, и ребята такие хорошие — накормили, папирос дали, поговорили по душам… Чудеса! Ну, а тот, который за меня заступился, когда меня в плен брали, хороший оказался парень, весёлый такой, мой земляк… Мы с ним уже сильно подружились…»
Пленный достал ветхий клеенчатый бумажник, вынул из кармана гимнастёрки красную книжечку — партийный билет и положил их перед командиром полка. В бумажнике были: солдатская книжка, несколько каких то квитанций и пожелтевшие от времени фотографии жены, детей…
Командир полка просмотрел все это и вернул обратно. — «Это оставь у себя на память…»
После продолжительной беседы с пленным, командир полка сказал ему: «Можешь быть спокоен. Ты попал к нам, русским, и ничего плохого тебе не будет сделано. Хочешь, оставайся с нами, а не хочешь — я отпущу тебя и через реку на ту сторону переправлю, пойдёшь к своим и никто знать не будет, что в плену был».
Пленный насторожился, испуганно посмотрел на командира полка: «Что вы! Разве можно? Они всё равно узнают, а тогда я пропал… Если будет ваша милость, оставьте меня у себя. У вас, как я посмотрел, очень хорошо, а, главное, все свои, русские. Буду у вас в обозе лошадей погонять, хоть отдохну малость…»
«Значит, добровольцем хочешь в Освободительную Армию? А большевиков бить будешь?» — спросил командир полка.
«Если бы большевиков…, а то ведь своего брата русского убивать надо, такого же, как я сам… Нет, но буду!»
«Да, ты прав, тяжело воевать против своих, но ведь борьба не может быть без жертв, в борьбе погибают тысячи во имя спасения миллионов. Жертвы, на которые мы сознательно идём, будут неизмеримо меньшими, чем те, которые коммунистический режим уже десятилетия обрекает наш народ для достижения чуждых народу целей коммунизма… Ну, а если бы не надо было бить своих, пошёл бы ты против коммунизма?»
«Ну да, пошёл бы!» — оживлённо ответил пленный и, задумавшись, тяжело вздохнув, продолжал: «Уж очень они нам тяжёлую жизнь сделали…»
Командир полка рассмеялся: «Так ведь ты же сам коммунист и в партии уже 15 лет состоишь?!»
Пленный безнадёжно махнул рукой, как-то криво усмехнулся и, ничего не ответив, опустил голову…
Он был оставлен в полку обозником, добросовестно нёс службу и не отставал от полка почти до самого конца существования дивизии.
Несколько позднее, когда Первая дивизия была на марше, командир полка в походной колонне увидел своего пленного, на обозной повозке, с винтовкой за спиной и с гранатами за поясом. Он был уже одет в немецкую форму со значком Русской Освободительной Армии на рукаве.
«Здорово, коммунист!» — шутя обратился к нему командир полка: «Что это ты нарядился да гранатами обвешался, или воевать собрался?»
«Здравствуйте, господин полковник!» — весело и бодро ответил тот, — «Да вот ребята сказывают, что от немцев обороняться будем, ну и приготовился…»
А потом с озабоченным видом, пониженным голосом спросил: — «Что же это получается с нами дальше? Наши-то смотри, как прут — конец, видно, приходит… А жалко, хорошее вы дело затеяли… Как бы вот только мне генерала Власова повидать?»
А ещё позднее, когда положение дивизии было уже совершенно безнадёжным, и очевидным был скорый конец её существования, он сам пришёл к командиру полка и с виноватым видом сказал: «Простите, господин полковник, хочу, чтобы по-хорошему, по-честному было: другой дороги нет, пойду обратно — туда… Авось не допытаются, что был у вас. Спасибо за всё, никогда в жизни не забуду того, что видел. Прямо, как сон приснился, до сих пор не верится, что все это наяву происходило. Прощайте, не осудите… Войне конец — пойду. Ведь там у меня жена, дети дома остались… говорил он смущённо, как бы оправдываясь. — Жаль только, что рассказывать нельзя будет никому, чего у вас насмотрелся — ни за что не поверят, да и арестуют, непременно посадят, если допытаются, что было со мной».
И он ушёл… «к своим», огорчённый, с тревогой и опасениями…
Много будет думать по-новому этот член коммунистической партии солдат Красной армии, простой русский крестьянин…
Дни проходили спокойно, боёв не происходило, части дивизии были заняты работой на окопах.
К этому времени обстановка для Германии на всех фронтах всё более и более осложнялась. На западе англо-американские войска успешно продвигались вперёд. Бои проходили под Берлином. В Рурском бассейне сопротивление немцев уже приближалось к концу. Третья американская армия уже вошла в Баварию.
С востока Красная армия также подходила к Берлину, но на том участке фронта, где находилась Первая дивизия, было затишье уже около двух месяцев.
Советская оборона проходила по правому берегу реки Одер. Лишь в одном месте, южнее города Франкфурга, там, где излучина реки, обращенная своей дугой на восток, имела 8-10 километров в основании и до 3–4 километров в выступе, левый берег был занят советской армией. В этой части реки уже на немецком берегу, было создано советское предмостное укрепление. В тактическом отношении это советское предмостное укрепление имело важное значение. Под его прикрытием, на этом участке советские войска могли успешно в любое время произвести форсирование реки.
В течение февраля немцы вели упорные бои за эту излучину, но не могли выбить советские части и откинуть их на правый берег Одера. После понесенных больших потерь, не добившись никакого результата, немцы вынуждены были прекратить бои в связи с начавшимся половодьем. Весенний разлив Одера образовал перед предмостным советским укреплением водную преграду, достигавшую местами более двух метров глубины. Эта водная преграда служила хорошим прикрытием и совершенно исключала возможность фронтального наступления со стороны немцев. Фланги же советских боевых позиций были прикрыты руслом реки Одер. Весеннее половодье и было причиной приостановления боевых действий с обеих сторон до спадания воды.
Части Красной армии готовились в скором времени к дальнейшему наступлению на этом участке фронта. И не было сомнения, что именно здесь должно было быть направление главного удара советских войск и форсирование Одера.
III
