сторонников Цезаря и Помпея. Я делал вид, что внимательно слушаю Квинта, а сам то и дело нащупывал рукоять кинжала у себя под одеждой. Мне ведь предстояло выхватить его не только быстро, но и незаметно. Поглядывая на идущего рядом Квинта, я мучительно соображал, как мне сподручнее и без лишнего шума лишить жизни такого же мальчишку. Причем может случиться и так, что мне придется зарезать и Квинта, если он вдруг поднимет шум. От таких мыслей меня прошиб холодный пот, а мои руки словно одеревенели.
Желая отвлечься от этих тяжелых дум, я стал расспрашивать Квинта про родителей и родственников Октавиана. Квинт поведал мне, что родной отец Октавиана умер девять лет тому назад, а его мать Аттия вышла замуж за Луция Марция Филиппа. У Октавиана имеются две сестры, обе старше его, которых зовут Октавия Старшая и Октавия Младшая. Октавии Старшей девятнадцать лет, в прошлом году она стала женой знатного патриция Гая Клавдия Марцелла. В этом году Марцелл получил консульскую власть. Октавии Младшей шестнадцать лет, ее руки добиваются многие знатные юноши.
Квинт сказал мне по секрету, что Октавия Младшая очень нравится его брату Публию, но их родители настроены против рода Юлиев и рода Октавиев, которые поддерживают Цезаря в его противостоянии с Помпеем.
Всаднический род Октавиев никогда не владел большими богатствами и не особенно прославился на политическом поприще по сравнению с древним патрицианским родом Юлиев. Дом, в котором жил Октавиан, достался его матери от ее умершего первого супруга Гая Октавия. Этот одноэтажный дом, возведенный из туфа, разительно отличался от роскошного просторного жилища сенатора Меммия.
Семья Октавиана имела гораздо меньший достаток по сравнению с семьей Квинта Меммия. По этой причине в доме Аттии было очень мало слуг, что сразу бросилось мне в глаза. На мой стук входную дверь нам с Квинтом открыла немолодая служанка, руки которой были испачканы мукой, видимо, она была занята стряпней в поварне. Раба-привратника здесь не было, поэтому если приходили гости, то к двери спешил тот из рабов, кто оказывался неподалеку от вестибула. Так было заведено во многих домах римской знати, и это меня совсем не удивило.
Планировка этого дома почти ничем не отличалась от планировки дома сенатора Меммия. Просто здесь внутренний двор и все помещения были гораздо меньших размеров. Мраморные колонны в перистиле потемнели от времени, а настенные фрески в атриуме и вестибуле покрылись сетью мелких трещин. Пол из разноцветных каменных плит местами просел вследствие осадки грунта; с первого взгляда было понятно, что этот дом очень древний.
Отчим Октавиана пребывал на загородной вилле.
Нас с Квинтом встречали Аттия и Октавия Младшая.
На вид матери Октавиана было лет тридцать. Это была невысокая, прекрасно сложенная женщина, длинное голубое одеяние которой только подчеркивало ее широкие округлые бедра, тонкую талию и пышную грудь. Лицо Аттии по форме представляло собой чуть заостренный книзу овал. У нее были прекрасные лучистые глаза серо-голубого оттенка, длинные дугообразные брови пшеничного цвета, под цвет бровей были и волосы Аттии, завитые мелкими колечками и уложенные в высокую красивую прическу. Когда Аттия улыбалась, а она делала это часто, между ее дивных коралловых губ сверкали два ряда жемчужно-белых ровных зубов. На полных обнаженных руках Аттии и на ее белой нежной шее поблескивали золотые украшения.
Стоявшая рядом с Аттией Октавия Младшая ростом была ничуть не ниже матери. Овалом лица, формой носа и губ, изгибом бровей и мягко закругленным подбородком Октавия Младшая походила на мать. Если красота Аттии уже достигла полнейшего расцвета, то женственное очарование ее дочери только вступало в пору цветения. Однако уже сейчас было видно, что через год-два Октавия Младшая превратится в неотразимую красавицу. Мне стало понятно, почему старший сын сенатора Меммия тайно вздыхает по Октавии Младшей.
После обмена приветствиями с Аттией и Октавией Младшей мы с Квинтом сняли с себя плащи и прошли в комнату для гостей. По пути туда, проходя через внутренний дворик, обсаженный цветами, Аттия с материнским дружелюбием беседовала с Квинтом, называя его «мой мальчик». Квинт называл мать Октавиана «тетей Аттией». Он охотно отвечал на вопросы Аттии, смеялся ее шуткам и с явным удовольствием позволял ей трепать себя за уши. Расспрашивая Квинта о его делах и успехах в школе, Аттия ни разу не позволила себе излишнего любопытства в отношении родителей Квинта, его старшего брата и сестры.
С таким же дружелюбным вежливым тактом держалась с Квинтом и Октавия Младшая.
– А это и есть твой гладиатор? – обратилась Аттия к Квинту, приведя его в комнату для гостей и усадив на стул. При этом мать Октавиана кивком головы указала на меня.
Квинт горделиво кивнул и жестом велел мне сесть на другой стул рядом с ним.
– Как зовут твоего мужественного спутника? – спросила Аттия, усевшись в кресло напротив нас с Квинтом.
– Его зовут Авл Валент, – ответил Квинт. – Он родом из Самния.
– Авл, ты из вольноотпущенников? – Аттия посмотрела на меня с явной симпатией.
– Нет, я свободный человек. – Мой голос слегка дрогнул от волнения.
Две прекрасные римлянки, мать и дочь, сидели напротив и разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Мне было не в диковинку, что среди женщин Рима встречается немало таких, кому доставляет удовольствие близко общаться с гладиаторами и даже заводить с ними интимные отношения. С одной стороны, гладиаторы для римлян являлись низшими существами, но с другой – эти бойцы, живущие среди постоянных опасностей и крови, считались в римском обществе образцом силы и мужества. Мне было приятно, что Аттия и ее дочь без всякого зазнайства вступили со мной в беседу. Однако я чувствовал себя скованно и неловко, не смел поднять на них глаз, ибо мое тайное намерение убить Октавиана жгло меня изнутри, как раскаленное железо.
Видя мою скованность, Аттия позвала служанку из соседнего помещения и велела ей принести вина. Молодая рыжеволосая рабыня молча поклонилась и удалилась.
Аттия сказала Октавии, чтобы та проводила Квинта в комнату Октавиана. «А потом, милая, вновь садись за пряжу», – наставительным тоном добавила Аттия, строго взглянув на дочь.
Октавия покорно поднялась со стула, не выразив ни малейшего неудовольствия от сказанного матерью ни словом, ни взглядом. По всей видимости, эта юная красавица с дивным греческим профилем уже привыкла к строгому материнскому воспитанию.
Оставшись наедине с Аттией и выпив вина, я почувствовал себя гораздо свободнее. От меня не укрылось, что прекрасная мать Октавиана проявляет ко мне не просто симпатию, но совершенно определенный интерес. В ее милом кокетстве, в каждой ее улыбке, в каждом взгляде и наклоне головы чувствовалось, что эта обольстительная женщина знает силу своих чар и частенько пользуется ими в общении с мужчинами. Со своей стороны я решил не разыгрывать из себя неопытного теленка, осыпав Аттию такими комплиментами, которые не могли не подсказать ей, что она желанна мне как женщина. А когда я прочитал Аттии пару весьма фривольных стихов Катулла, она не смогла скрыть своего изумления.
– Так ты гладиатор или поэт? – улыбнулась Аттия, не скрывая того, как ей приятны мои восторги по поводу ее красоты, облеченные в стихотворные строки.
Через несколько минут мы с Аттией уединились в полутемной опочивальне, где пахло высушенной лавандой и жасмином. Сквозь желтые волнистые занавески, висевшие на двух оконных проемах, в спальню проливался неяркий солнечный свет. В теплом благовонном полумраке обнаженное тело Аттии показалось мне очень белым и божественно прекрасным. Едва мои руки легли на ее покорные плечи, скользнув по ее гибкой, чуть прогнутой спине, как во мне взыграла моя мужская сила, а мое сердце забилось с удвоенной энергией. Сжимая пальцами большую упругую грудь Аттии, я лежал на спине на мягкой постели, глядя, как мое затвердевшее мужское естество входит в ее узкое розовое лоно, увитое светлой нежной порослью. Откинувшись слегка назад и опершись руками на мои колени, Аттия с негромкими блаженными стонами принялась ритмично насаживаться своим влажным чревом на мой колообразный жезл. При этом ее пышная грудь подрагивала из стороны в сторону, а эластичные мышцы на ее красивых бедрах напрягались и проступали сквозь нежную белую кожу при каждом страстном движении. Чем сильнее блаженная эйфория охватывала Аттию, тем громче раздавались ее сладострастные стоны.
