каждая в своем кружке.
И вдруг... даже в глазах все запрыгало: нет Светланки на привычном месте!
Торопливо забегал взглядом по всей доске, по всем кружкам... Нет Светланки!
Да вот же она куда забралась, совсем в уголок, в десятую палату, милая, родная, хорошая! И мальчик у нее в том же кружке, мелким почерком так и написано: «Мальчик, 3550 гр., 51 см.» За решеткой все это дело, а то так бы и расцеловал!
А может, перепутали они что-нибудь?.. Нет. «Лебедева С.А.» Может, однофамилица? Да с какой же стати? Не было ни одной Лебедевой, кроме нее, ни вчера, ни третьего дня. А если ночью привезли?
Девушки нет в справочной будке — и куда пропадает, будь она неладна! Константин постучал в дверь, куда посторонним вход воспрещается. Выглянула нянечка, совсем незнакомая, из другого отделения.
— Погодите немножко, товарищ капитан, сейчас придет сестра, все вам расскажет.— И закрыла дверь.
«Посторонним вход...» Эх, бывают же черствые люди!
Константин еще раз проверил, не изменилось ли что-нибудь на кружке в десятой палате. «3550 гр., 51 см.».
Он сел на скамью у окна. Чудесный осенний день... дождик сеется... удивительно хорошо! Вес вроде неплохой, кажется, даже немножко больше среднего. А 51 сантиметр... Кажется, в книжке «Мать и дитя» средняя длина для мальчиков...
— Что же это вы, товарищ Лебедев, ко мне на радостях и подойти не хотите?
Ждал, ждал — и проглядел, как девушка в будку вошла!
Константин вскочил, наклонился к окошечку:
— Ну, как ее здоровье? Как она?..
— Хорошо. Сейчас спит. Только что я говорила с врачом.
— Вот спасибо-то вам! А ребенок?
— Вы же видели: три кило пятьсот пятьдесят граммов, пятьдесят один сантиметр.
— Нет, я хотел спросить: ничего он, здоровенький?
— Все нормально. Подробно про ребенка расскажет вам детский врач. Зайдите часов в одиннадцать.
Еще кто-то подошел к будке и ждет. Но невозможно оторваться так быстро, закончить разговор.
— Передачу теперь можно?
Хмурый гражданин стоит сзади и нетерпеливо покашливает. Ладно уж, спрашивай, отойду на два шага, шут с тобой! Тоже небось волнуется... Никого у него еще нет, у бедняги, ни сына, ни дочери!.. Ну-ка, еще спросить:
— Девушка, дорогая, а скажите: что можно передать? Цветы, фрукты — можно? Что-нибудь сладкое?
Какое счастье, что можно наконец... Девушка из будки вдруг позвала вдогонку:
— Товарищ капитан!
Обернулся к ней.
— Товарищ капитан, цветов только маленький букетик можно.
— Знаю, знаю! И чтоб без запаха!
Бесчувственные люди! Маленький букетик!
В кармане — банка с персиковым компотом. Яблоки— в пакете. И небольшой букет — астры.
Очень неудобно так по телефону разговаривать, но передача только с одиннадцати часов, так что время есть, а молчать больше уж невозможно.
— Боброва, пожалуйста, попросите.
Долгая пауза. Наконец непроспавшийся голос:
— Я у телефона.
— Сашка, ты? Сашка, у меня сын родился, представляешь себе... Это я, я, Константин!
Ох и бестолковый же парень! Ага! Понял наконец, поздравляет! Ну то-то!
— Как Тоня себя чувствует?.. Привет ей.
Кому бы еще позвонить? У кого есть телефон?.. Может быть, на службу? Кто сегодня дежурит?.. Кажется, Мережков.
— Майора Мережкова, пожалуйста... Слушай, Василий, это Лебедев говорит. Да ничего не случилось... То есть именно случилось: сын у меня родился! Вот только что! В пять часов утра... Здорова... Да, спасибо.
Отошел от автомата, встретил вдруг Валю, физкультурницу, из Светланкиной школы. Идет себе по другой стороне улицы, сумочкой помахивает и ничего-то еще не знает!
— Валя! Валя!
Вот кто обрадовался от всей души — женщины как-то сердечнее относятся к таким вещам.
Эх, мало знакомых в городе, вот в чем беда!
Что-то нужно было сделать сегодня утром... Да! Уезжает начальство в командировку, велело позвонить около десяти...
И вдруг ляпнул по инерции почти с первого же слова:
— Товарищ генерал, а у меня сын родился! Сегодня! Только что!
Тот удивленно пробасил:
— А!.. Это дело! Поздравляю!
Кажется, как и всем остальным, вес сообщил, а может быть, даже и длину... Глупо ужасно!
XIII
Полетели записки через окошечко передач, туда и обратно.
«Светик ты мой, хорошая, дорогая, умница ненаглядная! Одеяло я сегодня купил, голубое, и коляску типа «Победа», обтекаемой формы. А кроваток сейчас нет, говорят, будут во вторник...»
«...Костя, он милый ужасно, совсем не такой сморщенный, как другие дети, только я никак не могу вглядеться хорошенько, потому что лежу на спине и разглядывать приходится, скосив глаза.
Костя, ведь он не дышал и не кричал почти две минуты. Это было ужасно, ему делали искусственное дыхание, даже шлепали его — просто сердце разрывалось. Давай назовем его Димкой, как мы думали,— ему подходит».
Подходит-то подходит, милое такое, уютное имя, но как следует разглядеть сынишку все-таки не удается. И вот что страшно: не перепутали бы. Говорят, номерки у них к ручонкам подвешены, но ведь можно перепутать и номерки. Соседка по кровати — она уже встает — утешает:
— Да что вы беспокоитесь! Таких глазищ во веем роддоме нет, весь в мамку, одно лицо.
Это, кажется, хорошо, если сын похож на мать. Сестра говорит: счастливый будет. Не был бы только маленького роста, потому что для мужчины...
Пока у мужчины видны только одни глазищи, почти всегда закрытые, да розовый носик, немного торчком.
Характером Димка скромный, застенчивый, с ленцой. Ему уже третий день пошел, а ничего еще не ел и не просит. Не умеет еще есть, подумать только! Няни говорят: плохой сосун.
Другие малыши, как их принесут в палату, кричат, надрываются — и вдруг, сразу умолкнув, начинают звучно сосать. А Димка, как с ним ни бьешься, не берет грудь, да и только!
— Нянечка, вы оставьте его еще немного у меня, я еще поучу.
— Нет, уже пора. Принесу в двенадцать, должен порядок знать.
— Да ведь голодный он! Ослабеет.
— Ничего, проголодается — догадается.
И ровно в двенадцать Димка вдруг догадался. Раздвинулись нежные мягкие губы, распахнулись черные глазищи, рассердился вдруг, нацелился, зачмокал, засосал. И какое же это ни с чем не сравнимое
