Мама

Шибаев слушал, чуть подавшись вперед, положив на оба колена тяжелые руки. Жена его все так же прямо стояла у двери.

Вдруг она вставила:

— Да, они Новый год вместе встречали. Только не у Новикова, а у Виктора Толмачева, в первый раз он туда пошел.

— Толмачев — поменьше ростом, хочется ему быть на Новикова похожим, да? — спросил Константин.

Он говорил, ничего не смягчая, может быть, и резче вышло, чем ему самому хотелось,— все время в ушах сто­яли Володины слова: «Она мне так была нужна!..» Шибаев молчал. Шибаева опять вставила, так же не­ожиданно, как в первый раз:

— Он меня просил ему на завтрак в школу давать не бутерброд, а деньгами.

— И вы давали?

— Нет. Отец ему денег на руки не дает, да и я счи­таю — баловство это.

— Это как раз тогда Новиков его шантажировал, а вам рассказать, что задолжал, Володя боялся.— Кон­стантин встал.— У меня тоже сын растет — скоро будет три года. На днях спросил: «Папа, что такое товарищ?» Я объяснил ему. Он сначала задумался, потом обрадо­вался: «Папа, значит, мы с тобой товарищи?»

Ничего не сказали на прощание ни отец Володин, ни мать — прямо какое-то семейство молчальников!

Шибаев прошел следом в переднюю, надел кепку. Из другой комнаты выглянул Володя. Глаза впали, будто еще похудел за эти четверть часа. Схватился рукой за притолоку и, как привязанный взглядом, смотрел на отца. Отец тоже к нему повернулся и тоже руку положил на притолоку двери — входной. У них руки очень похожие.

— Я пойду товарища майора до больницы прово­жу,— сказал Шибаев.— А ты ложись пораньше спать, сынок, а то вон какой ты у нас стал!..

Володя не то вздохнул, не то всхлипнул. Обернулся к матери.

Есть такое выражение: «скупая слеза». Как будто сле­зы сами решают, какими им быть — щедрыми или эко­номными. Должно быть, Володе странно было увидеть та­кую вот скупую слезу на щеке у своей деревянной мамы.

Одеяло купили розовое. Димкину кровать перестави­ли к другой стене, деликатно передвигали, с разными ве­селыми комментариями.

Нет, пока не ревнует. Правда, заметил как-то — ско­рее с удивлением, чем с горечью:

— Сестренка занимает слишком много места. Где же мне пускать автомобили?

Обеспечили жизненное пространство для Димкиных автомобилей.

Из Москвы идут письма от болельщиков: беспокоят­ся за Костю, радуются по поводу розового одеяла.

Алла пишет:

«Светланка, это называется: «красные детки» (то есть сын и дочка). Боюсь только, что красные детки оконча­тельно маму заполонят и не выкарабкаться ей теперь».

Не беспокойся, Аллочка, выкарабкаюсь. Первого сентября в школу иду, это уже точно.

Нюра Попова сообщает, что у нее тоже есть свой пи­скун, востроносенький, как и предсказывала Оля. «Остальные пророчества не сбылись, то есть насчет само­обслуживания и самогосебяискусственновскармливания... Светланка, не знаю, как ты будешь управляться с двумя, у меня сейчас единственная мысль, и больше никаких: как бы поспать».

Ничего, Нюрочка, придет к тебе опыт, возникнут и другие разные мысли.

XXX

Когда с солнечной улицы входишь в помещение, где не очень ярко горит электричество, в первые минуты как-то слепнешь и теряешься. Коридор, поворот налево, еще коридор... На двери табличка — сюда, должно быть...

— Вы свидетельница? Вам нельзя, дело уже нача­лось, посидите в коридоре. Вас вызовут.

Ах да! Ведь свидетелей не пускают, пока они не дадут показаний.

Светлана огляделась. Глаза уже стали привыкать к полумраку. В коридоре вдоль стен широкие диванчики. Можно присесть.

Накурено. Душно. Народу что-то очень много — по всему коридору сидят и ходят. Неужели все по одному делу?

Кто газету читает, кто просто так сидит, думает о своем, кто взад и вперед шагает — нервничает.

Рядом девушка в красном берете, кокетливо сдвину­том на одно ушко, оживленным шепотом рассказывает соседке:

— Говорят, у него восемь дамских часов нашли. Толь­ко мои бедные часики как в воду канули!

Ее собеседница, скромная и незаметная, как мышка, спрашивает с любопытством:

— А как же это было, с вашими часами?

— Да очень просто! Спешила на работу — я за горо­дом живу,— утром, знаете, как всегда, автобусы пере­полнены, на подножку-то я взобралась, а дальше — не двинуться. Автобус тронулся, я держусь как можно креп­че, кондукторша кричит: «Войдите, гражданка, дайте за­крыть дверь!» А куда там войти, лишь бы не сорваться, даже страшновато мне уже становится. И вдруг чувствую твердую такую надежную поддержку сзади. Прицепился парень, на ходу. Высокий такой, интересный... руки силь­ные, плечо крепкое... Висим и улыбаемся оба. И вдруг, представляете себе, на повороте одной рукой продолжа­ет меня обнимать, а другой к моим часам тянется. И не то чтобы срезать или сорвать — спокойно расстегнул ре­мешок... Я только и успела крикнуть: «Жулик, жулик, что ты делаешь!» — он спрыгнул и был таков!

Другая сказала:

— Главный, кажется, у них был этот Жигулев, реци­дивист, его амнистировали в пятьдесят третьем году...

Девушка в красном берете жестко и энергично мотну­ла головой:

— Не нужно было амнистировать! Я бы ни воров, ни спекулянтов миловать не стала!

— Нет, вы несправедливы. Вы, конечно, этого пом­нить не можете, но время было военное, тяжелое, и мно­гих, конечно, слишком сурово...

Они отошли.

— Деточка, а вы почему здесь?

Светлана обернулась. Пожилая... нет, старая, совсем старая женщина стояла перед ней. В заплаканных гла­зах— ужас, растерянность, боль. Когда-то была краси­вой... Где-то мы встречались... Если вот так, совсем в другом месте встречаешь человека малознакомого, не сразу сообразишь. Ни имени ее не помню, ни фамилии.

— Деточка, что же это? Какое ужасное недоразуме­ние! Мальчика моего, такого чистого, такого талантливо­го, так оклеветали!

Вспомнила. Поняла, кто перед ней. Мимолетное зна­комство... Как ее зовут, ни разу не спросила. И все-таки непонятно, почему она здесь.

На руке у нее маленькие изящные часики. Ну да, она рассказывала — сын подарил. Она увидела у него в столе... он рассердился... хотел сделать сюрприз... Да ведь он даже похож чем-то на мать!

— Ваша фамилия Новикова?

— Да. Вы подумайте, ведь он ребенок еще! Ведь ему только девятнадцать лет! Конечно, это все выяснится. Отец дал денег, мы взяли хорошего адвоката...

Светлана отошла от нее, не могла больше слушать. «Умный, талантливый, добрый, товарищи всегда его так уважали...» Что еще? О нет, такой слепой любовью сына я любить не буду!