подбодрить:
— Ну-ка, Люба, ответь...
Расцвела. Ответила.
— Молодец! Садись.
Села Люба. Румянец еще жарче. Но это уже счастливый румянец.
После первого урока пропали два ученика — заблудились на перемене.
Зато постучался в дверь чужой мальчик, совсем несчастный:
— Это первый «В»?
— Нет, это первый «Б». Да ты не плачь. Вторая дверь по коридору направо.
Наивны до предела. В конце второго урока, по обычаю, показывала своим новичкам школу.
— Вот здесь — буфет, будете тут завтракать. Это — наш физкультурный зал. А внизу — раздевалка. Тихо, тихо, все вместе будете спускаться по лестнице и брать пальто.
Показала и более интимные уголки: мальчикам — отдельно, девочкам — отдельно. И вдруг на пороге комнаты для девочек горько, навзрыд расплакалась самая крошечная ученица.
— Тетя, а если мне не хочется!
Думала, бедняжка, что и сюда заставят приходить всем коллективом!
Даже не засмеялись другие: в семь лет чувство юмора не очень развито.
Хорошо, что взяла первый класс. И жалко, что слишком быстро вертится Земля: в сутках двадцать четыре часа — маловато! Впрочем, сутки — понятие растяжимое.
За одни сутки можно двадцать раз сменить пеленки своему малышу, пять-шесть раз его покормить, два раза погулять, в промежутках состряпать завтрак, обед и ужин, а после ужина лечь без сил.
А можно полдня провести в школе, где сорок чужих малышей, и в каждого вкладывать себя всю. Потом домой вернуться к своим двум, прихватив с собой восемьдесят тетрадей... Такой день кажется гораздо длинней и содержательней.
Но все это возможно потому, что сидит с твоей дочкой и заведует ее пеленками другая женщина, а твой сын под бдительным оком воспитательницы поет в детском саду: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»
Но ведь сын Варвары Андреевны учится в школе, и только дело случая, что он не в первом классе.
А в детском садике Димкином вдруг заметила, что у доктора знакомое лицо. Оказалось, что встречались на родительском собрании — это мать Любы, девчушки, которая получила замечание в первый день и дрожали у нее лапочки на крышке парты.
XXXIII
И вот еще что в голову пришло один раз.
Вечером задержалась на педсовете, стояла на школьном дворе с огромной стопкой тетрадей. Вторая смена кончилась, выходили из школы пятые и шестые классы.
А что, если довести своих до четвертого класса, а тем временем заочный институт будет уже окончен и можно будет преподавать в средней школе?.. Что, если стать классной руководительницей у тех же ребят, когда они перейдут в пятый? Загорелось узнать, возможно ли это.
У кого спросить? Завуч опять болеет, давно уже его не видно. У директора?
Вернулась в школу. Раздевалка уже опустела. Спросила нянечку:
— Тетя Дуся, Нина Александровна у себя в кабинете?
У тети Дуси какая-то растерянность и даже страх в глазах. В тревоге сбежала с лестницы старшая вожатая Тамара.
— Воронцова ловят,— зловещим шепотом пояснила тетя Дуся,— и Нина Александровна тоже. Он с финкой по школе бегает!
— С финкой?
Нина Александровна заглянула с площадки второго этажа.
— Его видели в буфете! — крикнула ей Тамара. И обе исчезли.
Воронцов. Фамилия как будто знакомая. На педсовете как раз говорили. Кажется, он в пятом...
— Вот он идет! — испуганно сказала вдруг тетя Дуся. По коридору шагал размашисто невысокий, крепко сложенный мальчик в серой курточке с «молнией». Глаза круглые, бешеные, подбородок кверху, губы добела сжаты, ступает гулко — не полагается школьнику в школе ходить так. Пропечатал каблуками через всю раздевалку, рванул с вешалки пальто, а к двери подошел, поднял ногу в уровень с подбородком и ногой распахнул. Стукнулась в тамбуре дверь — на пружине она — и захлопнулась с грохотом.
Вожатая спросила откуда-то сверху:
— Ушел?
Нина Александровна быстро вышла, почти выбежала из коридора.
— Ушел?
Где ее величественное спокойствие, педагогическая уверенность в себе? Она похожа на растерявшуюся бабушку, у которой на улице закапризничал внук, она не сумела его унять и совестно ей перед прохожими.
Не только заговорить — даже подойти к ней сейчас было бы бестактностью. Светлана быстро вышла из школы.
Ее поразил этот мальчик. Хотелось увидеть, что же он будет делать на улице.
Прошагал до ворот, приостановился... кажется, по бульвару пойдет. Это бы хорошо... Но ужасно мешали тетради... да еще книг набрала в школьной библиотеке, все это не помещалось в портфеле... А что, если... Но тогда маловато вещей в руках.
Яблоки продают в ларьке на углу, желтоватые, приплюснутые сверху,— бумажный ренет. Вот оно!
В порыве какого-то веселого вдохновения Светлана подошла к ларьку:
— Мне яблок, пожалуйста, три кило. Только побыстрее, пожалуйста,— и вытянула из кармана авоську.
Портфель и сверток с тетрадями под мышкой, бумажный ренет в авоське болтается сбоку... Светлана быстро пересекла улицу, ей удалось догнать мальчика в самом начале бульвара.
— Воронцов!
Он обернулся, весь какой-то еще раскаленный. Знает он, что я учительница? Видел меня в школе? Да, знает, насторожился, приготовился к бою.
— Слушай, Воронцов, тебе, кажется, по бульвару идти?.. (Кроме как по бульвару ему было идти некуда!) Ты не поможешь мне донести яблоки? Я не справлюсь, не рассчитала, много вещей набрала. Пожалуйста.— И уже совала ему в руки зеленую авоську.
Он так растерялся и так был удивлен, что даже не успел отдернуть руку. Взял три килограмма яблок в авоське и понес — просто от удивления.
Шли рядом неторопливо, и оба молчали. Воронцов остывал понемногу под тяжестью яблок. Да и мороз все-таки, хоть и небольшой.
— Это ты сейчас в школе с финкой бегал? Она с тобой? Слушай, покажи мне финку, я никогда не видела, какие они.
Светлана постаралась придать своему голосу как можно больше простодушной любознательности.
Воронцов покосился настороженно, увидел черные ожидающие, почти восхищенные его разбойничьим мужеством глаза, фыркнул презрительно, переложил под мышку портфель и сунул руку в карман.
— Вот... «финка»!
На крепкой мальчишеской ладони с чернильным пятнышком у сгиба указательного пальца лежал обыкновенный ученический перочинный ножик, не новый уже, поцарапанный и потертый, маленькое
