Мама

Саша — большой, красивый, сапоги у него, как два черных солнца, излучают свет.

Поддерживает Тоню под руку, чинно сходят с крыль­ца на тротуар.

— Ах, Светланка! Ты к нам? А мы в кино на девять тридцать...— Тоня чмокнула Светлану в щеку.— Посиди с бабушкой, мы ведь скоро вернемся. Жаль, что билета лишнего нет. Говорят, очень веселая комедия!

Бабушка у них тихая, сдержанная — Сашина мать. Встретила, как всегда, радушно. С чуть заметной трево­гой окинула взглядом комнату. Поправила у двери стул, перекошенную скатерть на обеденном столе, подняла с по­ла Тонин халат и какие-то пестрые черепки.

Боря уже в кровати, не лежит, а сидит, заснет не скоро. Губы напряженные, руки беспокойно теребят одея­ло. Светлану почти и не заметил, думает о своем.

— Бабушка, а с каким ребенком папа маму выгоня­ет из дома? Со мной?

— Что ты, что ты, милый, никто никого не гонит! — Бабушка подсела к нему, уложила голову на подушку, взяла маленькие руки, зажала в ладонях, чтоб останови­ли свое движение.— Спи!

— Да нет же! — Борина голова поднимается, как го­лова ваньки-встаньки.— Мама сама сказала, что папа ее выгоняет из дома! И с ребенком! А другого-то ребен­ка у них нет!

— Спи, детка, тебе показалось, ты не понял.

— Да не показалось!

— Ну, просто мама немножко поспорила с папой... Мало ли что взрослые говорят.

— Бабушка, а зачем мама чашку на пол бросила? — Боря заплакал.

— Да ты о чем?

— Чашку жалко!

Светлана вышла в другую комнату. Села. Книгу взяла.

А Боря все вертится, вертится, всхлипывает, сопит...

С них-то как с гусей вода. Смотрят веселую комедию. А трагедию дома оставили. Борька у них не гусь, он цыпленочек, с него вода не стекает.

Полчаса, час прошел. Эх, жаль, время зря пропада­ет, половину обеда можно бы сварить на завтра... Знать бы — захватила бы тетради!

Бабушка заглянула к Светлане.

— Заснул?

— Заснул.

Видимо, она считает, что пора бы уже гостье уходить, неловко ей. А вот возьму и не уйду! Позвали меня — я и пришла. Дождусь.

Дождалась. Тоня вроде уже и забыла о Светланином существовании.

— Ах, ты здесь? Вот хорошо-то! Светлана, какая картина чудесная!

Саша загремел дверцами буфета, застучал посудой.

— Давайте дыню есть. Последняя в этом году. Ред­кость. Садись. Светланка.

— Нет,— сказала Светлана,— дыню я не хочу. И не шумите так. Борька плакал, заснуть не мог, только что успокоился.

Тоня и Саша переглянулись испуганно.

— Подите-ка сюда. Сядьте.

Выложила им все, что накипело за эти полтора часа, про комедию и трагедию, про гусей и цыпленочка...

Дыню все-таки пришлось есть: сразу после такого острого разговора уйти было неудобно.

Саша, смущенно покашливая, положил дыню на блюдо.

— Арбуз режут или «по-московски», или «как бог повелел».— Он сделал сначала кругообразное движение, потом провел ножом вдоль полос.— А дыню? Светлана, что говорит наука?

Подумал, нарезал вдоль, разложил по тарелкам, от­хватил белыми зубами сразу пол-ломтя. Прожевав, Саша спросил:

— Слушайте, девочки, почему ни один тайфун ни ра­зу не называли ни Светланой, ни Тоней?

— Тайфун? — удивилась бабушка.

— Разве ты не знаешь, мама, что по идее какого-то дамского угодника или, наоборот, женоненавистника тай­фунам дают женские имена? Пишут, например, так: «К берегам Юго-Восточной Азии приближается опустоши­тельный тайфун Анни, или Бетти, или Нелли...» Причем, кажется, дают имена разных народов, по очереди, чтобы никому не обидно... Так вот я и спрашиваю: почему ни один тайфун не был назван Тоней или Светланой?

Тоня вытерла слезы, улыбнулась, польщенная. Бабуш­ка, видимо, была рада, что разговор перешел на более спокойную тему — о тайфунах.

Два самых больших куска дыни отложили, спрятали в буфет: Борьке оставили.

Утром, перед уроками, раньше всех в школу при­шла — хотелось рассказать про Лешу Воронцова.

Кому рассказать? Как рассказать? Старшей вожатой? Директору? Начала с директора.

Обидится? Кто ее знает. Костя говорит: «Ты ушибле­на своей Ириной Петровной. Не все такие».

Да, не все. И даже очень мало таких. Но именно о них ушибаешься.

Нина Александровна утром за своим директорским столом была спокойно-приветливая и даже немного ве­личавая, как всегда.

Но запомнилась она уже другой, по-вчерашнему расстроенной, ближе поэтому была — человек всегда будет ближе, чем директор.

Сначала удивление, потом развеселилась даже.

— Перочинный ножик, вы говорите? Нет, стойте, по­годите рассказывать!

Подозвала вожатую, попросила срочно зайти клас­сную руководительницу.

— Вот послушайте, товарищи, как Светлане Алек­сандровне Леша Воронцов вчера яблоки нес!

Все рассказала — и про яблоки, и про мужской раз­говор. Кто-то постучал, вошел в кабинет. Нина Алек­сандровна приветливо улыбнулась:

— Простите, я сейчас освобожусь... Послушайте, это интересно.

Светлане даже оглянуться было некогда. Торопилась, тысячу слов в минуту — ведь до звонка оставалось со­всем мало минут... Даже успела про Димку, как он спро­сил: «Мама, для чего бандиты родятся?»

Когда кончила, взглянула испуганно на часы. Нина Александровна сказала, вставая:

— Спасибо вам. Вот и возьмемся за него все вме­сте.

Очень как-то тепло сказала. И было у них у всех в глазах что-то от Костиного одобрительного: «Жадная ты у меня!»

По лестнице на второй этаж к своему классу не взо­шла, а взлетела. Во-первых, уже звонок, а во- вторых — от счастья. Много ли человеку нужно для счастья?

Люблю школу! То есть уже и раньше любила, но толь­ко свой класс... А теперь вся школа стала моя, наша школа. Наш директор Нина Александровна — лучший из директоров. Наша старшая вожатая Тамара — никакая она не старшая, молоденькая совсем, большерукая, боль­шеногая!

И милая классная руководительница из пятого «Б», худенькая старушка в очках. Она тоже торопилась к своим и отстала, конечно, когда Светлана взлетела на второй этаж. Но успела помахать вслед рукой:

— Это очень хорошо, что вы перед уроками рассказа­ли!

Начался урок. Радовалась на своих первоклашек.

Особенно красивыми вышли буквы на доске. Ребята при­тихли, старательно списывали. Светлана ходила по ря­дам, привычно заглядывала в тетради.

И вдруг появилось странное ощущение — будто кто-то смотрит на нее сзади. Обернулась — нет никого, только маленькие первоклассники, поглощенные своим трудным делом. Но ощущение чужого взгляда осталось. Нужно вспомнить... Был чужой взгляд. Кто-то вошел в кабинет директора, когда рассказывала о Воронцове. Нина Алек­сандровна сделала приглашающий жест, и кто-то слу­шал, стоя в дверях. А потом ушел раньше, чем успела обернуться, вышел легкими, четкими шажками. Вспомни­ла, что показалась походка знакомой, и знакома была эта манера смотреть в спину.