— Тут есть одна зацепка… — осторожно начал Райчилин, искоса взглядывая на начальника. — Всем известно, что жена Орленова, Нина Сергеевна…
— Ну, ну, — строго перебил Улыбышев, — прошу не путать в наши дела женщин! Не люблю, когда о них говорят дурно…
— А я и не говорю! — развел руками Райчилин. — Я только хотел сказать, что всем известно, как она в вас влюблена…
— Она? В меня? — с удивлением, в котором было гораздо больше гордости, нежели недоверия, воскликнул Улыбышев.
— Ну да, — спокойно ответил Райчилин. — Вот я и подумал: если бы вы отбили ее у мужа или хоть сделали бы вид, что готовы отбить, — Улыбышев поморщился, но Райчилин не понял отчего — от предложения ли или от неверия в то, что он и в самом деле сумеет это сделать, — вот тогда мы могли бы сказать, что Орленов дискредитирует вас из ревности! И, может быть, даже отчислили бы его из филиала. Пусть едет обратно в институт и заводит свои склоки там. Нам-то он уже не будет опасен!
Райчилин с торжеством развалился в кресле, в первый раз позволив себе эту вольность в присутствии директора.
— Какая гадость! — искренне сказал Улыбышев. Он помолчал, потом брезгливо добавил: — Я боюсь, что ваш театр останется без актеров. Она не захочет меня даже в том случае, если я окажусь единственным мужчиной на земле.
— Это не важно! — с облегчением сказал Райчилин. — Вам достаточно сделать вид, а сплетня позаботится о том, чтобы придать вашим намерениям должную окраску. И в конце концов никто от Нины Сергеевны не требует, чтобы она в самом деле изменила мужу.
— Пожалуйста, без имен! — грубо крикнул Улыбышев.
— Но она же влюблена в вас как кошка! — не менее грубо сказал Райчилин.
Должно быть, только этого грубого дополнения и недоставало Улыбышеву. Он вдруг улыбнулся, потянулся, встал из-за стола и заходил по комнате, закинув руки за шею, словно это были чужие руки, которые уже обнимали его. Пройдясь мечтательно несколько раз взад-вперед по кабинету, он остановился перед своим заместителем, раскачиваясь на коротких ногах с носка на каблук и обратно.
— А что, в этом действительно заложена здравая идея!
Постепенно воодушевление охватывало его все сильнее, как огонь охватывает сырые дрова в печке — сначала они коптят и шипят, потом начинают потрескивать.
— Я бы даже женился на ней, если, конечно, она согласится!
— Обязательно согласится! — воскликнул Райчилин. — Какого же ей еще рожна надо? Будущий доктор, лауреат, может быть даже орденоносец, директор института. — Он неплохо знал своего начальника и его затаенные желания!
— Правильно! — восхищенно воскликнул Улыбышев. — Она прелестная женщина, и Орленов ей совсем не пара. И где это сказано, что двое любящих не могут соединиться? Как сказал Прутков:
«Ну, слава богу, перешел к цитатам!» — с облегчением вздохнул Райчилин. Он знал странное свойство этих цитат. Они словно бы опьяняли Улыбышева. Ими он мог доказать себе что угодно, как доказывал сейчас. Теперь надо было оставить директора одного, чтобы зароненная в его душу мысль созрела, и проследить, чтобы вегетационный период не продолжался слишком долго. А то урожай может опоздать к столу.
— Так я пойду к Пустошке, чтобы насесть на него, — сказал он. — «Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел», говорится в какой-то пьесе, — и, показав этой фразой свое уважение к манере директора объясняться чужими словами, вышел из кабинета.
Улыбышев подошел к створке окна, откинутой к стене, чтобы взглянуть на себя. Он запретил Райчилину поставить в кабинете зеркало. «Это вам не мавританские бани!» — обрезал он его тогда, хотя Райчилин наверняка не знал, что такое мавританские бани, К тому же створка окна вполне успешно заменяла зеркало.
Однако собственное отражение на этот раз не доставило Улыбышеву удовольствия. Он чувствовал себя плохо после вчерашней ночи, а выглядел еще хуже, чем себя чувствовал. Пожалуй, с таким зеленым лицом нет смысла идти к Нине Сергеевне.
Вернувшись к столу, он позвонил и, когда девушка-секретарь вошла, сказал:
— Я еду в лабораторию, но предупредите коммутатор, чтобы мой телефон не давали.
Девушка согласно кивнула. На условном языке, какой сам собой образуется между хорошим начальником и хорошим секретарем, эта фраза обозначала, что директор удаляется на отдых и просит не беспокоить его. Но для точности она все же спросила:
— А если позвонят от Петра Ивановича?
— Тогда поищите меня сами, — важно ответил Улыбышев, давая понять, что такая возможность не исключена и что он тогда вынужден будет прервать отдых.
Выйдя из кабинета вслед за секретаршей, он стал спускаться по лестнице удивительно бодрой, подпрыгивающей походкой, чувствуя с каждым шагом прилив оживления. Даже лицо, которое он неизменно рассматривал в каждом зеркале на маршах лестницы, — а маршей было четыре! — раз за разом казалось ему значительней и привлекательней. Нет, идея была не так плоха, как он подумал сначала. У этого Райчилина ум Макиавелли, и он знает, что делать в таких щекотливых ситуациях, ничего не скажешь!
И, выходя из здания, Борис Михайлович был уже готов к действию.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
«Кто сказал А, тот должен сказать Б!» — повторял Улыбышев.
В который раз он переворачивал и так и сяк предложение Райчилина и все не мог решить, чего в нем было больше — подлости или хитрости. Хотя кто сказал, что хитрость не может быть подлой? Или — подлость хитрой? Всё может быть! Но, уважаемый Борис Михайлович, как же вы-то дошли до того, что соглашаетесь без колебаний на подлость?
Этот риторический вопрос он тоже задавал себе слишком часто. Все началось с того, что Борис Михайлович вдруг испытал приступ малодушия. Это в тот самый момент, когда надо было действовать решительно и смело! То, что раньше казалось таким простым и естественным, — зайти к соседям, поболтать с привлекательной женщиной, показать ей свою влюбленность, повздыхать даже, благо муж засел в лаборатории и не выходит оттуда сутками, — так вот это простое и естественное поведение теперь казалось Улыбышеву невозможным. Он никак не мог заставить себя пойти к Орленовым, хотя наставник его все более настойчиво требовал наступления. В конце концов Улыбышев стал избегать встреч с ним, но ведь тем самым он ставил себя — вольно или невольно — в позицию отступающего.
Сегодня Райчилин кратко сказал, что нужно либо начинать, либо сдаваться. По его сведениям, Орленов сговорился с Горностаевым о выступлении на Ученом совете. И, конечно, он будет говорить о недостатках трактора…
И вот Улыбышев уныло бродил по своей просторной квартире, из кабинета в столовую, потом в спальню и обратно в кабинет, открывал гардероб, рассматривал галстуки, даже примерил некоторые, но все не мог решить — идти ли ему к Орленовым сейчас или подождать, когда муж вернется домой. Может быть, в домашней обстановке молодой ученый не будет так резок и им удастся прийти к какому-нибудь согласию? Райчилин, конечно, прав, можно было бы попытаться заткнуть ему рот, предложив включить его в список на
