— Вот это уже не просто русская песня, а чисто городская! — засмеялся Улыбышев.
— Советская мещанская — проворчал Орленов и сам смутился оттого, что это прозвучало грубо. И кого он смеет подозревать в мещанстве?
Впрочем, как всегда бывает на таких торжествах, за столом сидели не только ученые или те, кто стремился к этому званию. Тут были и такие, кто, став аспирантами, совсем не торопились к самостоятельности. За примером ходить было недалеко: Орич, когда-то подававший надежды, постепенно превращался в привычного тамаду на разных пирушках. Однако обижать собственных гостей не следовало. Вон и Улыбышев особенно внимательно взглянул на Андрея и сказал:
— Не будьте таким злым. Каждый веселится как умеет. Конечно, не все они станут гениями, но молодежь хороша уже тем, что молода!
Он был прав, среди аспирантов были и такие, которые прямо со школьной скамьи пересели на институтскую, а потом сразу стали кандидатами в ученые. Самому старшему из них было всего двадцать два года! Что они знали и умели в жизни, что видели в ней?
Откуда у них наблюдения, которые могли бы объединить науку с практикой?
Орленов, которому давно исполнилось тридцать, мог бы много сказать о недостатках, присущих молодости, но Улыбышев уже отвернулся к Нине, уговаривая ее выпить. Вот она взглянула на профессора заблестевшими глазами и поднесла рюмку к губам. Орленов укоризненно покачал головой и предупредил:
— Смотри, с непривычки тебе будет плохо.
— Но я хочу попробовать! — капризно сказала Нина и чокнулась с Улыбышевым.
Теперь уже не один Орич, а весь хор продолжал нелепую песню:
Орленов заметил, как раскраснелось лицо Нины. Она слушала профессора, низко склонив голову. Андрей неловко повернулся к Вере Велигиной, сидевшей рядом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он следит за женой. Однако Велигина, судя по ее насмешливой реплике, думала именно так.
— В лучах славы твоя жена еще красивее, — сказала она.
— О чьей славе ты говоришь?
— Конечно, не о твоей, — Вера пожала плечами. — Твоя слава еще маленькая!
«Ну вот, и эта уже заметила, что Нина занята только Улыбышевым!» — с неудовольствием подумал Андрей и подосадовал на шум, на несмолкавший хор. На дальнем конце стола теперь пели песню-пародию «Писатель русский знаменитый». Орленов закурил и, хотя не смотрел больше в сторону жены, невольно ловил обрывки разговора.
— Нет, я не люблю женщин в науке, — сказал Улыбышев. — Многие студентки идут в аспирантуру только для того, чтобы выгоднее выйти замуж. А потом они чаще всего бросают науку.
— А я замужем и тем не менее осталась в аспирантуре, — задорно сказала Нина.
— Кем же вы будете по окончании?
— Скромным экономистом. Надену синие чулки и темные очки и стану изучать, что дают ваши изобретения народному хозяйству. Тогда берегитесь меня!
Да, в лучах славы она действительно стала еще красивее! У нее было неправильное лицо, скулы выдавались, напоминая о наличии монгольской крови; глаза, большие, темные, прорезаны чуть наискось; кожа, тонкая и смуглая, казалось, всё время играла румянцем, и если бы разбирать ее всю вот так, по отдельным черточкам, то в каждой можно было найти какую-то неправильность. И в то же время сочетание всех этих в сущности неправильных черточек создавало такой необычный рисунок, что редкий человек не улыбался, увидев Нину.
Сегодня она была вполне счастлива, и от этого ее лицо стало еще живее. Ей льстило и то, что соседом оказался самый известный из всех гостей, и то, что он красив, солиден и в то же время умеет так мило ухаживать, болтать, ничем не подчеркивая своего превосходства. Все ее желания сбывались: она хотела стать женой ученого и стала, желала быть центром маленького, но своего мирка и была этим центром, так как к ней чаще всего были направлены взгляды, улыбки и слова мужчин, и Андрей ничего не мог бы возразить против такого ее «царствования».
— Вот погодите, — продолжала Нина, — пойду работать в Госконтроль, и тогда ваш Электрический остров будет подведомствен мне.
— Как вы сказали? — совсем другим тоном переспросил Улыбышев.
И Нина, как видно, поняла, что разговор принимает иное направление, потому что торопливо сообщила:
— Это он так называет ваш филиал, — и кивнула на мужа.
— Электрический остров! Удивительно точно! Вот уж не подозревал в вас поэта! — Улыбышев удивленно поглядел на Андрея, словно тот переменился у него на глазах. — Вы правы, честное слово! — с еще большим воодушевлением воскликнул он. — Мы действительно превратили Верхнереченский остров в Электрический! — И, оживленно повернувшись к Нине, сказал: — Хотел бы я, чтобы вы посетили наш остров и посмотрели на нашу работу! Я думаю, нигде в мире не создано столько электрических машин для сельского хозяйства, как у нас!
В его голосе звучала гордость за филиал института, которым он руководил. Он начал расхваливать своих сотрудников. Они создавали замечательные аппараты для электродойки и для очистки зерна, для сушки фруктов и для уборки хлебов. А сам он работал над электрическим трактором! Только последняя фраза не понравилась Орленову.
— Я думаю, что создание электротрактора даст мне докторскую степень!
Впрочем, это законная гордость изобретателя. Улыбышев тут же начал посвящать Нину в чисто технические тонкости своего дела: «Вы знаете, Нина Сергеевна, для вспашки одного гектара нужно всего сорок киловатт-часов, а мы располагаем миллионами!» — и «одного киловатт-часа вполне достаточно, чтобы вывести тридцать штук цыплят!» Точно так же говорит о своей работе и Орленов. Уж таковы все ученые, они забываются даже в присутствии женщины, чуть лишь коснутся своей науки. А интересно ли это собеседнику, им безразлично.
К Орленову подошел захмелевший Орич, высокий, нескладный, весь какой-то изломанный. Он с пьяной грустью сказал:
— Выпьем, Андрей! Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан! Вот ты и остепенился! Но помни, не всякая степень является ступенью к славе!
Три месяца назад Орич после многих лет «аспирантского сиденья» попытался наконец защитить диссертацию на тему «Электричество в парниковом хозяйстве» и блистательно провалился. Диссертация была признана компилятивной, — еще хорошо, что ему не приписали плагиата! И теперь он завистливо следил за тем, как однокашники его, один за другим, выходят на самостоятельную дорогу. Вот и сейчас Орич, по-видимому, вспомнил об этом, потому и стал неприятен. Расплескав вино из бокала, он стал опускаться в подвинутое Орленовым кресло так, словно проделывал цирковой трюк: согнув свое длинное, нескладное тело в три погибели. Бокал он, однако, держал цепко.
— Завидую! — вдруг сказал он. — Скажи, почему ты, а не я? Ведь никакого таланта у тебя я не замечал! Единственное твое достоинство — красивая жена. Но и это всего-навсего — выигрыш на трамвайный билет! Сегодня она есть, а завтра…
Велигина, давно уже с беспокойством прислушивавшаяся к пьяному бормотанию Орича, сердито
