варианта».
Миша предпочел бы, чтобы психолог оказался прав.
Словом, Рустам Имранович вошел в квартиру Кругловых в подавленном состоянии. Молча кивнул хозяйкам, все так же молча выслушал инструкцию Пивоварова и совершенно не изменился в лице, когда дали отсчет времени.
Миша и Садовская в аппаратной переглянулись.
Шайдуллин тем временем стал молча обходить комнату по периметру, вглядываться в фотографии, вставленные между стеклами книжных полок, потирая свои ладони. Наконец он остановился на середине комнаты, опустил взгляд в пол.
– Мужчинам не везет в этой семье.
Пивоваров, наблюдавший за процессом со своего места на краешке дивана, весь подобрался.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что сказал, – отмахнулся испытуемый. – Мужчинам не везло с самого начала… Никого из них не вижу в нашем мире.
Женщины почти одновременно всхлипнули. На одном из мониторов Миша увидел их встревоженные лица, на другом крупным планом красовался напряженный и мрачный Рустам Имранович.
– Он двигается в правильном направлении, – констатировал Михаил.
– Да ладно! – с явной издевкой отозвался Женька. Михаил смутился.
– Не обращай на него внимания, он ревнует, – сказала Маришка. – Говори, куда он там двигается?
– Я вижу то же, что и он, – продолжил Миша. Он сам напрягся и теперь вовсю натирал свой левый висок, как обычно делал, когда начинал работать. – Все мужчины в этой семье умерли в относительно молодом возрасте. Одного вижу пьяным… Скорее всего муж этой Антонины…
Рустам Имранович на мониторе тоже начал чесать лоб. А потом заговорил:
– Одного вижу пьяного… Скорее это муж, чем сын…
Женька в ошеломлении переглянулся с Садовской. «Ты это слышала?» – как бы спрашивал он. «А то! – как бы отвечала Маришка. – Экстрасенсы, мать их!»
Михаил теперь смотрел в монитор не отрываясь – буквально впивался в него глазами, чуть-чуть прищурившись. Пальцы левой руки все так же наглаживали висок, а локоть правой руки Миша опустил на колено, кистью изобразив что-то вроде головы страуса.
Садовская тихо прокашлялась.
– Миш, – позвала осторожно.
Тот не ответил.
– Миша…
Он приподнял указательный палец, попросив тишины.
– Вижу маленького ребенка, – произнес Михаил. – Он спит… Но ему плохо… Скорее всего задыхается… Хочет крикнуть…
Рустам Имранович посмотрел прямо в объектив камеры – как будто через монитор прямо на Михаила – и повторил:
– Вижу маленького ребенка… Ему плохо… Не может дышать…
Шайдуллин замер. Еще раз посмотрел в объектив, потом отвел взгляд, как будто застеснялся чего-то… И вдруг закрыл лицо руками.
– Что с ним? – спросила Садовская.
– Ничего страшного, – ответил Ксенофонтов, – сейчас он будет плакать и говорить, как ему жалко маленького ребеночка, какую страшную картину он увидел, какие сволочи люди… Короче, начнет выдавливать слезу. Вижу эту публику насквозь… Так, Сережа, – сказал он в микрофон, обращаясь к оператору, – не бери его больше крупно, возьми средний план… Да, вот так, все, не подводи к нему больше, тошнит уже…
Едва оператор выполнил инструкцию, как Шайдуллин отнял руки от лица. Все ахнули.
Женька ошибся – экстрасенс не плакал. У него из носа ручьем хлестала кровь.
– Помогите, – только и смог выдавить Рустам Имранович.
Кровь заливала лицо, белую рубашку и уже капала на пол. В комнате началась паника.
– Помогите, – повторил Шайдуллин и рухнул на пол, потеряв сознание. К нему на помощь бросились ассистенты.
– Пацаны, продолжаем держать, – скомандовал операторам Ксенофонтов. А Маришка тут же по аппаратам внутренней связи набрала номер Баранова, который все это время дежурил в комнате с участниками, ожидающими своей очереди.
– Валентин, это Садовская, как слышишь меня?.. Отлично… Слушай, у нас вырубился Шайдуллин… Да, прямо на съемочной площадке буквально минуту назад… Что скажешь?
Она немного помолчала, выслушивая в наушниках ответ мента. Михаил насторожился, хотя уже догадывался, что именно услышит.
– Хорошо, поняла тебя, оставайся там… – Маришка повернулась к присутствующим: – В комнате в это время не было только Людмилы Кремер. У кого-нибудь еще есть вопросы?
Вопросов никто не задавал. Только Женька Ксенофонтов, глотнув из банки пепси, мрачно изрек:
– она, эта ваша панночка. Ей-богу,
Съемки приостановили. Людмилы Кремер нигде не было, она как сквозь землю провалилась. Никто из коллег по программе не заметил, когда она успела улизнуть, – ее проморгал даже Баранов, хотя бывший мент и дежурил неотлучно в комнате ожидания.
В аппаратной тут же собрали небольшое совещание. Все устремили взволнованные взгляды на Поречникова. Если кто-то и мог внятно объяснить, что происходит в этом дурдоме, то это был именно он, двадцатипятилетний преподаватель истории из педагогического университета.
– Так, – сказала Маришка, – давай рассказывай, экстрасенс.
Михаил задумчиво почесывал подбородок и как будто не услышал вопроса.
– Алле, гараж!
Он очнулся, осмотрел тесное помещение, набитое аппаратурой и уставшими от постоянных стрессов людьми.
– Мне нужно найти Кремер, – произнес Миша.
Слушатели почти одновременно выдохнули.
– Какое совпадение! – проворчала Садовская. – Она нам тоже нужна. Ты что-нибудь внятное можешь сказать? Это она сделала?
Миша отрицательно покачал головой.
– Что ты хочешь этим сказать?
Он вновь оглядел собравшихся. На лице его застыли одновременно и восторг, и ужас.
– Кажется, это сделал я.
– А зачем?
– Понятия не имею…
И, не дожидаясь новых вопросов, он снял со спинки стула свою куртку, закинул ее на плечо и направился к выходу из фургона.
– Продолжайте без меня, – бросил он на ходу, – снимайте пока тех, кто на месте.
– Стой, чудик! – крикнул Баранов. – Куда хоть идешь-то?
– Потом все расскажу!
В аппаратной еще долго висела тишина, нарушаемая лишь тихими переговорами членов съемочной группы.
26. Ведьма
Миша взял след. Его не смущала эта собачья аналогия – скорее забавляла, – но точнее он подобрать не смог. Он действительно шел по следу. След был едва уловим, почти как шлейф дорогих духов от прекрасной незнакомки, ехавшей в лифте за несколько мгновений до тебя. В лифте обычно полно и других запахов – от утреннего перегара соседского алкаша до чьей-то мятной жевательной резинки, – но прекрасная незнакомка абсолютно точно проехала несколько этажей! Ее запах одновременно и радует, и раздражает, и хочется скорее вылететь из кабины, чтобы успеть взглянуть на дамочку и убедиться, что
