лавр и пальм декорированной залы, а обстановка нашего времени — живой движущейся картиной XVIII века, пудреными париками дам, туалетами «мервельез», «инкруаябль», прическами в стиле Людовика XVI и Марии Антуанетты».
Стильные костюмы для кавалеров были необязательны. Черные фраки и гвардейские мундиры составляли как бы рамку для этой исторической картины, представляющей парад женской прелести и изящества.
А рядом с танцевальным залом был знаменитый Зимний сад Таврического дворца. Он манил своей прохладой, в нем можно было отдохнуть. «Здесь были целые картины пестрых и ароматных гиацинтов. Громадные пальмы, вероятно, помнящие самого Потемкина, раскрывали свои широкие листы. Здесь зеленели лавры и ползли по стене вьющиеся растения. В бассейне били три фонтана, и электрические лампочки горели под водой… В соседних залах и за громадным трельяжем Зимнего сада был сервирован ужин». (Зимний сад Таврического дворца в скором времени срубят, чтобы на его месте устроить зал заседаний для нового представительского учреждения — Государственной думы.)
«Бал маркиз» под своей изящной оболочкой заключал и некоторое предчувствие. Настанет время, и многим из участников «Bal poudre» придется разделить судьбы маркиз эпохи Людовика XVI. И в далекой эмиграции с болью в сердце они будут вспоминать о поднимающемся к звездам дыме костров на улицах у Таврического сада. Дыме терпком и сладком одновременно.
Немецкий новый год
В начале XX века известная писательница Кармен Сильва (она же и Елизавета, королева Румынии) писала, что ее всегда тяготило, что Новый год здесь, на востоке Европы, в странах православного исповедания и календаря, начинается двенадцатью днями позже, чем на Западе: «И грустно было, что мы никогда не могли утешиться сладкой мыслью, что празднуем эти дни в одно время со всеми нашими близкими, оставшимися далеко-далеко…» Это обстоятельство не раз являлось для поэтессы и бывшей немецкой принцессы — «источником горьких слез…»
В купеческих кругах Петербурга не было причин для столь сентиментального восприятия факта одновременного существования отечественного и европейского календарей. Но обстоятельства, связанные с двойными датами празднования начала нового года, подчас касались и предшественников нынешних крутых деловых людей. Об этом рассказывает зарисовка с натуры столичного репортера — жанровая сценка, имевшая место в бесснежном декабре одного из первых годов нового XX века, когда еще и понятия не было о нашем «старом новом годе».
В четверг, часов около шести вечера, купец Платон Андреевич Варзугин встретился на улице с купцом Василием Семенычем Золотогубовым.
— Сколько лет, сколько зим! — протянул первый руку.
Второй хлопнул по руке своей рукой и весело ответил:
— Зим не одной, зима пропала!
— Далеча ли, Василий Семеныч? — справился Варзугин.
— В «Китай», чайком побаловаться! — говорит Золотогубов.
— Идем вместе.
Оба зашагали.
— А ведь немцу радость! — вздыхает один.
— Какая?
— У него сегодня в полночь Новый год, а нам еще тринадцать дней ждать!
— И то правда! То-то сегодня Карлы Ивановичи и Богданы Богдановичи налимонятся!
— Завидно?
— Завидно, не завидно, а только, по-моему, нет лучше встречать Новый год по новому стилю.
— Чем?
— Во-первых, к нашему Новому году все мы остаемся без денег и здоровья, потому что в Рождество тебя общиплет и вся дворня, и все чады и домочадцы. Во-вторых, хочешь встретить Новый год, позаботься загодя, чтобы тебе в ресторане стол оставили. В-третьих, немецкий Новый год ты можешь встречать где тебе угодно и с кем тебе угодно, а свой Новый год встречай со своей домашней кислятиной.
— Хорошо говоришь ты, Василий Семенович!
— Правильно говорю, Платон Андреевич.
— По-твоему выходит, что нам лучше всего сегодня встретить тысяча девятьсот седьмой?
— Я не прочь!
— В «Китае» словно бы неспособно: свои купцы ходят, увидят нас за шампанским — прозвонят.
— Постой, постой, в «Китае» можно и одним чайком побаловать, ну если не одним чайком, то можно бутылочек пять «Шато-Баварии» выпить, а уж из «Китая» закатиться?
— К немцам? Да?
— Где немцы сегодня собираются?
— Больше в «Пальме».
— Ресторан?
— Ресторанчик, но на правах клуба.
— По рукам.
— По рукам.
В десятом часу вечера оба купца были в достаточной степени навеселе и катили на извозчике в «Пальму».
— Платоша! — окликает один.
— Ась?
— Пустят нас?
— Почему нет?
— Масть-то у нас не немецкая.
— Давай-ка по-русски ничего не говорить. Я по-немецки слов двадцать знаю.
— Я — двадцать одно.
— Отлично!
Извозчик остановился у клуба. Оба вошли, разделись и направились к буфетному залу.
— Платон Андреевич, как по-немецки «Новый год»? — спрашивает один у другого шепотом.
— Hey ярь!
— «Яр» — это ресторан.
— A «Hey яр» — Новый год.
— Вы в клуб? — встречает их распорядитель.
— Нах клуб! — отвечает Варзугин.
— Не… Нью… Нью-Йорк встречать! — говорит его приятель.
Попросили купить какие-то билеты и пропустили.
Оба прошли прямо в буфетную и заняли стол.
— Народу порядочно, — вздохнул Золотогубов.
— Говори тише по-русски, заподозрят, выведут.
— Ни-ни!.. Кельнер!
Подлетел официант.
— Шварц кофе, коньяк, ликер!
— Здорово по-немецки говоришь, Василь Семенович! Можно подумать, что ты, вроде, в загранице.
— Я еще много слов знаю! Портер, мадера, рейнвейн. Алкогольные слова тем и хороши, что они на всех языках одинаковы, хлеба по-немецки не можешь попросить, а, например, портвейн — это такое слово, что хоть на краю света произнеси — подадут.
— Однако немцы-то и на людей здесь не похожи.
