А раскол в фиасе углублялся. Противники стали посещать святилище раздельно. Примиренцы Агесилая даже агапы сумели превратить в тайные пирушки. Однажды после их посещения Дион нашел в святилище пустые эйнохои и горшки с остатками изысканных яств. Вот уж поистине «упивающиеся упиваются ночью»! И тогда Дион понял, что разрыв с Агесилаем и его людьми неизбежен. Последующие события ускорили его…
В далеком Пантикапее произошла смена царей. Пока царствовал старый Тиберий Ининфимей, наместником его в Танаисе был жрец Артемиды Хофразм, сын Форгабака, один из немногих танаитов, сподобившихся царского доверия. И хотя Хофразм был человеком проримских настроений, он не был врагом своей родины и своего народа. Но со смертью Ининфимея на боспорский трон сел его немощный наследник Рискупорид Пятый, а в Танаисе отошел от дел, вернувшись к обязанностям жреца, блистательный Хофразм. Теперь Рискупорид, «друг кесарей и римлян», в насмешку над гражданами Танаиса посылает пресбевтом[24] своего главного спальника Антимаха Харитона.
Наконец представился случай, которого так долго ждали фиасоты. Разве потерпят гордые танаиты, чтобы управителем над ними был человек, бривший бороду боспорского царя, постилавший ему постель? Было решено, что по приезде Антимаха Харитона сторонники Диона соберут на площади свободных граждан Танаиса, произнесут им свое решение и, поддержанные народом, закуют царского спальника в цепи, положат его на дно старой лодки и пустят по течению реки. Пусть плывет туда, откуда пришел. А Танаис объявят Великим городом. На случай же карательной экспедиции на пути царских войск встанут лихие конники варварских племен, чьи вожди, тайные союзники Диона, будут предупреждены специальными гонцами.
…Диона предали.
Предателем оказался самый близкий и доверенный ему человек — диадох Агесилай, веселый и забавный толстяк. В канун приезда спальника-пресбевта он отдал приказ боспорским лучникам арестовать всех молодых братьев христианской общины Танаиса.
Ночью эллинарху приснился кошмарный сон. Потом долго еще он считал его пророческим.
Ему привиделось, будто стоит он перед языческим святилищем — храмом Афродиты, окруженным стройными платанами. Проходит по тенистой аллее к сияющим золотом воротам капища. Юные прислужницы распахивают их. Дион видит лестницу, ведущую к главной колоннаде храма. Справа и слева от нее — каменные изваяния богов и богинь, исполненные в смелой непристойности, столь уместной вблизи властительницы любовных услад и соблазнов.
Дион чувствует себя явно чужим в этом логове греха. Живой плющ, жадно обнимающий колонны, увядает при его приближении, блекнут яркие краски высеченных из гранита водяных лилий и изумительных мраморных лоз с гроздьями винограда. Каменные львы, выставившие косматые морды с фриза, кажется, вот-вот спрыгнут с архитрава и растерзают пришельца.
Эллинарх вступает в храм. Перед ним — Афродита; изваянная из розового мрамора с голубыми прожилками, она походит на живую женщину, стыдливо заслонившую рукой свою тайну. И столько величия в позе богини, так безупречны линии ее тела, что у Диона не возникает даже мысли о похоти, только неуемный восторг переполняет его.
Восхищенное созерцание Диона прерывает жалкий писк. Он видит на алтаре богини рыжую кошку, кормящую котят. Схватив в нише метлу, он замахивается на кошачье семейство. Звериный рык, донесшийся сзади, заставляет его обернуться. На него надвигается тощий облезлый кот с непомерно большой головой и мордой леопарда. От неожиданности Дион невольно крестится. Тотчас на лбу кота прорезаются рога, и разоблаченный бес исчезает за алтарем; в храме все оживает, двигается, изваяния богов превращаются в безобразных рогатых сатиров. Прелестные формы Афродиты морщатся, оплывают. Храм рассеивается облаком пара.
И вот уже перед Дионом — пустыня, в бескрайней дали которой обозначается контур черного креста с распятым на нем человеком. Крест увеличивается, растет. Над головой мученика сияет божественный нимб, венок из терниев язвит его светлое чело. Вот распятие уже чернеет на фоне неба подобием сарматского меча с крестообразным навершием. Дион вдруг замечает, что это действительно меч в полстадия длиной. Он угрожающе нависает над ним, потом начинает медленно падать. И некуда убежать, скрыться от погибели. Ужас сковывает тело Диона, он не может шевельнуть ни единой его частью. И тогда Дион кричит, страшно, безнадежно…
Так, с криком, в холодном поту, Дион проснулся. Но пробуждение не избавило его от кошмара. В доме слышались крики, топот, звон оружия. Дион схватил меч и выбежал во двор. Безотрадная картина представилась его глазам. Там и здесь, словно на неубранной арене цирка, валялись трупы. Кругом было полно боспорских стрелков. Они охотились за рабами. Вскрики и стоны доносились то из дома, то откуда-то из хозяйственных помещений. Это воины приканчивали найденных домочадцев Диона.
Вот появилась группа солдат, пытавшаяся увести обезоруженного Аполлония.
Подняв меч, Дион бросился на помощь сыну. Несколько воинов преградило ему дорогу, Эллинарх успел сразить двоих, но в этот момент кто-то сзади ударил его древком копья по голове, и он, оглушенный, упал…
У башни славы
От башни, возвышающейся над центральным въездом в город, падает косая тень. Она прикрывает небольшой уголок наверху стены, отделяя его от широкого прохода, по которому свободно можно прогнать трех навьюченных ослов. Освещенные солнцем камни раскалились, а здесь чуть прохладнее. Это и привело сюда стражников с луками и копьями. Прячась от солнца, они вяло переговариваются.
За чертой спасительной тени, прижавшись спиной к башенной стене, застыл высокий, чернобородый эллин. Простой военный плащ светлого тона делает его почти незаметным на желтом фоне стены. Стража не обращает на эллина внимания, хотя лучники и копейщики часто проходят мимо, едва не задевая его.
У эллина удлиненная голова, горбатый нос. В черную бороду уже вкрались первые серебристые нити. Нахмуренные брови придают лицу выражение глубокой озабоченности. Тяжелый взгляд задумчиво переходит с предмета на предмет, с дома на дом, с улицы на улицу. Отсюда, со стены, ему хорошо видно, что делается внутри города, на невольничьем рынке и там, дальше, у речной пристани.
В ворота под ним вливается людской поток, расползающийся к храму, к агоре, к домам состоятельных граждан. Люди тащат тюки с товарами, сосуды, украшения, статуэтки, оружие и прочие вещи. Иногда между ними вышагивают ослы, с философским видом несущие свой тяжкий груз.
Прямо на ходу ведется торг. Люди кричат, как грачи на непогоду, размахивают руками, И толпа эта всюду, шумная, разноголосая, разноязыкая, пестрая, как хвост фазана. Подобно алмазной крупинке в горсти песка, порой мелькнет в ней знатная женщина в белоснежной одежде с зеленым венком на голове.
Город желт — ракушечник везде: из крупных блоков его выложены башни и городские стены, он в оградах и стенах небольших домов, им вымощены дворики и площади, его мелкой крошкой посыпаны дорожки вдоль улиц.
Отдельные дома сохраняют еще традиционный греческий облик — память о первых строителях Танаиса, мастерах-эллинах: отшлифованные блоки плотно пригнаны друг к другу, стены облицованы рустом. Но варварское влияние на эллинов столь существенно, что город скоро полностью утратит прежние черты. В течение последних столетий постройки возводятся из неотесанных камней, кладка весьма небрежна.
Да что город, если изменились сами люди! И хотя многие продолжают кичиться своим чисто эллинским происхождением, но глянешь в лицо — и увидишь, что в жилах у них — изрядная примесь скифской или меотской крови.
Крыши домов камышовые. Первые поселенцы привозили из-за моря черепицу. Потом наладили ее производство на месте. Но под рукой всегда был такой дешевый материал, как камыш. Постепенно он вовсе вытеснил свою заморскую соперницу.
Ох, камыш… Почти ничего не стоишь ты, да дорого обходишься горожанам. Уже не раз превращался ты в сплошное огненное море над головами защитников города, воспламеняясь от первой же стрелы с
