– Умерла от тифа в Джанкое в двадцатом году. Вскоре после взятия Крыма. Декабрь, холода лютые… Простыла и в одночасье сгорела, как свечка, от «испанки».
Соловей рассказывал спокойно, даже безучастно, но в его голосе Енте послышалась затаенная грусть. Девушка немного помолчала, потом осторожно спросила:
– А как ее звали?
– Рахиль.
– Не христианское имя.
– Она была еврейкой.
– Неужто правда?
– А что тут такого?
– Да как же?! Веры-то разные!
– Она, знаешь ли, в бога не верила. Да и я, понимаешь, тоже. В церкви нас не венчали. Времена были лихие. Революция, гражданская война… Я в артдивизионе, она в лазарете, сестра милосердия… Тут не до религии. Да и мы – молодые, горячие… Любовь наша ярким костром горела, жаль, недолго…
Соловей продолжал повествовать о войне, о службе в армии, о своей жизни… Некоторая натянутость в его речах, присутствовавшая поначалу, исчезла. Речь полилась плавно, и Енту захватили эти рассказы. Библейской простотой и величием веяло от них. Соловей вдруг представился ей юношей Давидом, сокрушившим белогвардейского Голиафа. Вот это мужчина! Не то что окружающие. Взять хоть отца. Всю жизнь суетится, ловчит… Как говорится, из куска ткани на жилетку хочет еще и рукава к ней скроить. А ради чего? И богатства особого у него никогда не водилось, а теперь и подавно не будет. Не то время, как он сам же и говорит. Или взять Моисея. Ента знала – этот юноша ее любит и готов взять в жены хоть сейчас. Он хороший, чистый и праведный, но не от мира сего. И правильно они говорят: счастья с ним не найти. И защитить ее в случае чего не сможет вместе со всей своей каббалой и тайными знаниями.
Ента, занятая своими мыслями, уже вполуха слушала спутника, а тот настолько увлекся собственными воспоминаниями, что говорил громко и отрывисто, словно командовал на плацу. И ни тот, ни другой в полумраке наступающей ночи не замечали, что несколько поодаль за ними следует третий, явно интересующийся их поведением и беседой. Тень скользила вдоль заборов, затаивалась в подворотнях, то приближалась к парочке, то отдалялась от нее. Наконец гуляющие повернули к дому. Преследователь постоял еще немного, глядя им вслед, потом пошел восвояси.
Соловей заночевал у Берковичей, а утром запыленный «Форд», управляемый красноармейцем Петром, умчал его в военно-полевые дали.
Наумчик продолжал гостить в отцовском доме. После отъезда боевого соратника он сообщил Хаиму, что Ента очень понравилась Соловью своей внешностью, воспитанием и общей культурой. Старый контрабандист возликовал, однако с присущей большинству жуликов осторожностью выражать свой восторг во всеуслышание не торопился. Он, словно невзначай, поинтересовался у дочери, какое впечатление произвел на нее красный герой. Девушка не скрыла своей симпатии к гостю, к тому же поведала родным о драматических фактах биографии Соловья. Рассказала и про умершую жену… В голосе Енты сквозило неприкрытое участие и сострадание.
«Эге, – смекнул догадливый Хаим, – рыбка-то наша клюнула… Заинтересовал ее новый знакомый. А коли первая супруга у этого Соловья была еврейкой, и вовсе замечательно! Что называется, прецедент налицо». (Въедливый читатель может вознегодовать: откуда, мол, косоглазый местечковый еврей знает выражение «прецедент»? А вот знает! Мужик он тертый, много видел и слышал. Даже в Турции бывал. Но это так, к слову…)
Дней через десять американское авто вновь остановилось у Хаимового крыльца, а потом еще и еще… Соседи судачили напропалую. Хаим сиял. А Ента… Девушка пребывала в глубоких раздумьях. Соловей пока что не делал никаких предложений, не позволял он себе и ничего лишнего. Ну, возьмет иной раз нежную Ентину ручку в свою огромную ладонь – и только!
Была весна и, как поется в песенке, «цвели дрова». Местечковый воздух благоухал сиренью и ароматами пасхальных блюд. И вот в один из напоенных любовью вечеров в дом к Берковичам пожаловал в полном смысле «незваный гость». Кто бы, вы думали?! Правильно! Один из соискателей Ентиной руки, а именно, знаток Торы и Зогара Моисей.
Хаим поморщился, но пригласил молодого человека к столу.
– С чем пожаловал? – осведомился он.
– Хочу попросить руки вашей дочери, господин Беркович, – безо всяких вступлений сообщил Моисей.
Хаим был изумлен. Понятно, что Моисей пожаловал свататься, однако так дела не делаются. Обычно вначале являются родственники предполагаемого жениха, а еще чаще профессиональный сват – шадхан. Все должно быть в рамках обычаев и приличий. А тут, что называется, с места в карьер, едва поздоровавшись…
– Но… – начал Хаим после длительной паузы, – это как-то… неожиданно! Почему не пришла твоя мамаша Сарра?
– Я ее просил, не захотела.
«Мудрая женщина», – подумал про себя Хаим.
– Почему же не захотела? – поинтересовался он.
– Говорит: к чему на старости лет я буду смешить людей.
«Парень, похоже, полный дурак, коли такое рассказывает, – недоумевал Хаим, – а еще в зятья набивается. А может, он того, головой тронулся… Вон как глаза сверкают. Возможно, заучился. Надо с ним поосторожнее, а то поднимет шум-гам на радость соседям».
– Ты же, Моисей, законы и правила нашего народа, Галаху то есть, наверное, наизусть знаешь?
Молодой человек кивнул.
– Тогда скажи: что в первую очередь спрашивает отец невесты у предполагаемого зятя?
– Может ли тот содержать жену свою и будущих детей своих?
– Правильно. И что ты на это ответишь?
– Сейчас, наверное, нет.
– Тогда и разговора нет. Тебе сколько лет?
– Двадцать пять.
– И чем же ты все это время занимался?
– Копил… Но не деньги, а знания.
– Весьма похвально. Ученость, безусловно, лучшее богатство. Вот только на хлеб ее не намажешь. Умный не должен быть бедным. Как я могу отдать свою любимую дочь человеку, у которого ничего нет. Ведь ты, насколько я знаю, даже не работаешь…
– Но я люблю вашу дочь!
– Ничего не имею против. Люби себе на здоровье. Только издали. А впрочем… Хорошо! Давай у нее спросим, желает ли она идти за тебя замуж.
Хаим позвал дочь.
– Вот, Ентеле, – обратился он к ней, – этот юноша пришел тебя сватать.
Та смертельно побледнела и закрыла лицо ладонями.
– Послушай, Ента, – строгим тоном продолжал Хаим, – вопрос серьезный. Без твоего согласия замуж тебя я выдать не могу. Пойдешь за него? Только учти, он только что сообщил – содержать тебя он не в состоянии. Значит, вас должен кормить я. И при этом Моисей толкует про какую-то любовь… Но чувства, как я понимаю, должны быть обоюдными. Если ты тоже любишь Моисея, я готов вас благословить. Ты у меня – единственная дочь, и ради тебя пойду на все. Решать тебе.
Возникла напряженная пауза. Ента убрала ладони от лица и уставилась на пол. Она по-прежнему была очень бледна. Моисей же, напротив, покраснел от напряжения. Глаза его лихорадочно блестели. Юноша шевелил губами, возможно, читая молитву или заклинание. Но скорее они просто тряслись от волнения.
Хаим только сейчас обратил внимание на его вид. Одет Моисей в свой обычный наряд, но чувствовалось, одежда тщательно вычищена и в особенно ветхих местах очень аккуратно заштопана. И в первый раз в душе Хаима шевельнулось нечто вроде жалости к этому странному парню.
«Если она сейчас скажет, что согласна, – размышлял Хаим, – черт с ними, пускай идут под хупу»
