– Пьете?
– Не больше обычного, – уклончиво ответил Валера.
– Так вы говорите, мерещится вам? Что, например?
– Дело в том, – Десяткин понизил голос, – что вчера я познакомился с одной женщиной… Ну и… Провел с ней ночь. Когда проснулся, ее уже в квартире не было, и вот… – Он задумался. – И вот мне стало казаться, что я ее вижу. Сначала дома, потом на улице…
– Что значит дома?
– Ну, на картине, потом на фотографии. Глупости, конечно… На улице она впереди меня шла, потом залезла в троллейбус. Короче, я за нее ту старуху и принял.
– Ну-ну. А чем вы, собственно, занимаетесь?
Валера внимательно посмотрел на врача, почувствовав в вопросе некий подвох, но тот смотрел прямо и открыто, вроде бы даже доброжелательно.
– Антиквариатом торгую. – Антиквариатом?
– Древностями разными…
– Это не ваша ли лавочка на улице Перова?
– Моя.
– Интересно. Я иногда туда захаживаю. Дело в том, что я коллекционирую монеты. Антику.
– Редкое хобби для нашего города, не часто я встречал здесь античные монеты.
– Вы правы! – оживился доктор. – Пополнять коллекцию чрезвычайно трудно, но я состою в переписке с многочисленными собирателями, меняю, покупаю…
– В нашем городе лишь один человек интересуется подобными вещами с коммерческой точки зрения, – сообщил Десяткин. – Некий Боря… Не знакомы, случайно?
Иван Софронович неопределенно пожал плечами, не то подтверждая, не то отрицая факт знакомства.
– Так расскажите, с чего, собственно, у вас все началось? – положив конец «доверительной беседе», официальным тоном проговорил доктор.
– Что началось?
– Галлюцинации.
Десяткин, почувствовав перемену в поведении врача, насторожился.
– Да никаких галлюцинаций, в общем-то, и не было.
– Ну как же?! Ведь сами рассказывали…
Валера потупился, соображая, как бы выкрутиться. Ему очень не хотелось выступать в роли психа.
– Никаких необычных… явлений, – намеренно не употребляя слово «галлюцинации», начал он, – у меня не наблюдалось. Действительно, проезжая в троллейбусе, я обознался и принял незнакомую мне пожилую гражданку за свою знакомую. То есть… Не то, чтобы знакомую, а, так сказать, известную мне… Хотя на самом-то деле она мне не знакома…
Врач с санитаром переглянулись. Десяткин заметил это и еще больше смутился. Он чувствовал, что говорит не то.
– Серафим! – Иван Софронович обратился к санитару. – Пригласите, пожалуйста, сестру.
Молодец указал глазами на Десяткина.
– Ничего-ничего, – успокоил врач. – Мы тут пока побеседуем.
– Послушайте, доктор, вы что, за дурака меня считаете?! – воскликнул Валера, не на шутку встревожившись.
– Батюшки, – всплеснул руками Иван Софронович, – да с чего вы взяли?
– Голова что-то болит, – нервно позевывая, сообщил Десяткин.
– Понимаю. Сейчас придет сестра, смеряет вам давление, температуру, потом получите таблетки, немного отдохнете…
– Я не хочу отдыхать, мне домой надо…
– Конечно-конечно, никто вас задерживать и не собирается.
Десяткин успокоился и, сидя на табурете, принялся болтать ногами.
– А, скажите, доктор, – спросил он осторожно, – может, я действительно перегрелся? Ведь почти двое суток на ногах… Возможны ли в подобной ситуации какие-нибудь отклонения?
– Возможны, – кивнул доктор. – А вот и сестра… Лидия Николаевна, измеряйте, пожалуйста, больному температуру и давление.
– Я не больной! – вскричал Десяткин.
– Конечно, не больной, – успокоил его врач. – А это, – он кивнул на сестру, – просто формальность.
– Температура нормальная, – пять минут спустя сообщила сестра. – Давление – немного повышено.
– Переволновались, – сочувственно проговорил врач. – Пожалуйста, выпейте. – Он протянул Валере две таблетки розоватого цвета.
Десяткин машинально отправил таблетки в рот и запил их водой из услужливо подсунутого санитаром стакана.
– Вот и отлично, – удовлетворенно произнес Иван Софронович, и его жабье лицо скривилось в усмешке. – Теперь – небольшой отдых, и все будет в порядке. – С этими словами коварный врач покинул беленькую комнату.
– Пойдем, братан, – бесцеремонно обратился к пациенту санитар.
– Куда? – не понял Десяткин.
– В отделение. Да ты не унывай. Переночуешь – и вперед.
– Как переночуешь? – не понял Десяткин. – А домой?
– Домой?.. Завтра с утра придет доктор, посмотрит тебя, а там видно будет.
– Ах так?! – закричал антиквар.
– Ты полегче, – беззлобно проговорил санитар, – не надо тут пургу мести. Обломаем. Не таких обламывали… Давай, кореш, без базара. Иди спокойно, переодевайся, нечего зря понты разводить. Ты ведь вроде парень не дурак. Потом все можно решить, но не сразу. Так что давай без глупостев.
Валера внял разумным доводам санитара и поплелся переодеваться. Минут через двадцать его умыли, переодели и даже подстригли ногти на руках и ногах. Сервис, что и говорить, был на высоте. Запахнув на груди застиранную пижаму, Валера, сопровождаемый бдительным санитаром, направился в отделение.
Щелкнул замок, лязгнула дверь, и Десяткин очутился в покоях, о каких до сих пор и не помышлял.
Хотя на улице стоял июль и царила несусветная жара, здесь было сумрачно и прохладно. В нос антиквару шибанул запах прогорклой пищи и несвежего белья. Его бесцеремонно взял за лацкан пижамы молодой человек, казалось, родной брат санитара из приемного покоя, и молча потащил за собой. Десяткин решил не сопротивляться.
– Вот твое место, – буркнул парень и толкнул беднягу на металлическую койку.
Железки кровати жалобно звякнули, и Валера, рухнув на вонючее одеяло мышиного цвета, принял позу зародыша в материнской утробе. Беспросветный мрак обступил его. Однако вскоре из этого мрака начали выползать тени…
(Представления о доме скорби у Десяткина были самые смутные. Правда, много лет назад один его приятель трудился в должности санитара в этом богоугодном заведении. И как-то раз, после бутылочки «агдама», он рассказал Валере много занимательного о своей работе. Наш герой от души смеялся, слушая рассказы приятеля. И с тех пор дурдом представлялся Валере неким филиалом цирка.)
…Из полумрака неожиданно вынырнула фигура неопределенных очертаний, и глуховатый баритон изрек:
– Ты кто?
– Человек, – не растерялся Валера.
– Уверен?
Валера задумался: «А действительно…»
– Человека привезли! – неожиданно заорала фигура. – Человека!!!
Кровать антиквара обступили пациенты.
– А скажи, человек, – продолжала расспрашивать фигура, – как там, на воле?
