– Фонарь несите, – приказала мамаша Картошкина. Направив яркий луч на обугленное тело, она внимательно осмотрела его, потом встала и пошла в дом, но скоро вернулась, неся в руках какой-то пузырек и большой кусок мягкой фланели. Она вновь склонилась к неподвижному телу. – Все не так страшно, каковым кажется на первый взгляд, – констатировала она. И стала очень осторожно снимать с туловища и конечностей остатки сгоревшей одежды. Проделав это, она напитала фланель жидкостью из пузырька и с максимальной осторожностью стала смазывать ожоги.
– Это что у вас? – спросил отец Патрикей.
– Медвежья желчь. При ожогах – первое средство.
Тем временем, несмотря на глубокую ночь, народ все прибывал. Люди шли со всех сторон, держа в руках кто фонарь, кто керосиновую лампу, а кто и просто свечку. Через час у дома погорельцев собрался, казалось, весь город. Было совершенно непонятно, с какой, собственно, целью? Не слышно было разговоров. Лишь кто-нибудь напряженно кашлянет или печально вздохнет. Да и смотреть, в общем-то, не на что, однако народ не расходился и как будто чего-то ждал. Однако, несмотря на темноту и скученность, давки не наблюдалось. Словно незримый дирижер руководил толпой. А возле тела продолжала свои манипуляции мамаша Картошкина.
Неожиданно в напряженной тишине заговорил Шурик:
– Давайте поможем Дарье Петровне. Толик, ребята… – Взгляд его наткнулся на стоявшую чуть поодаль Дашу. – И ты… И вы – отец Патрикей. И все, все… кто желает, чтобы он ожил. Поднимите руки над головой и одновременно повторяйте: вставай, вставай… Давайте: раз, два!.. Все вместе! Ну, начали!..
Смутный гул прошел по толпе. Потом раздался многоголосый призыв.
– Вставай!!! – пронеслось над головами. – Вставай!!! – Глас народа звучал как единое неразрывное целое.
– Еще раз! – пропел Шурик. Его дискант приобрел небывалую звучность и мощь. Шурик взмахнул руками, и над городком словно раздался призыв сотен ангелов.
Отец Патрикей выкликал вместе со всеми и вдруг поймал себя на мысли, что еще ни разу в жизни не пребывал в подобном состоянии. В нем сплавились и жажда чуда, и небывалый восторг единения, и всепроникающее чувство безмерной жалости.
«Вот оно, вот оно приближается! – билось в голове предчувствие. – Сподобился на старости жизни! Так неужели этот парень действительно посланец?! Но чей, чей?! А может, он прав? Существует лишь единое нечто, органично вмещающее в себя светлое и темное поровну».
Между тем с обожженным действительно начало твориться нечто непонятное. Дрожь все так же сотрясала тело несчастного, но теперь она перестала быть механической, а скорее напоминала состояние организма при сильном ознобе. Отец Владимир начал едва заметно шевелить пальцами рук, веки, лишенные ресниц, дрогнули. Мамаша Картошкина заметила перемены. Она подняла палец, призывая к молчанию, и когда вокруг наступила глубокая тишина, сообщила:
– Действует! Только что он начал приходить в себя.
Люди, напряженно ловившие каждое ее слово, зашевелились, радостно загомонили…
– Продолжим, братья мои! – возгласил Шурик. Он взмахнул руками, и вновь над городком пронесся единый вопль: «Вставай!»
И тут с обгоревшим телом начали твориться чудеса. Были ли это следствием лечения мамаши, или причиной тому явилась коллективная воля собравшихся возле дома, но он на глазах приходил в себя. Руки и ноги судорожно задергались. Отец Владимир сделал попытку встать, но пошатнулся и вновь рухнул на землю, вернее, на расстеленное на ней покрывало. Прошло минут пять, он вновь зашевелился и на этот раз встал на колени.
– Чудо, чудо!.. – закричали в толпе.
Мамаша подхватила отца Владимира под локоть, а с другой стороны его поддержал отец Патрикей, и обгорелый наконец поднялся на ноги. Теперь при свете многочисленных фонарей и ламп было хорошо видно, что все ожоги уже практически затянула новая кожа.
Вид розовых «заплат», которыми то там то сям было усеяно почти все тело отца Владимира, особенно его ноги, вызывал у собравшихся почтение. Некоторые, приблизившись к нему, пытались осторожно дотронуться до отца Владимира, видимо, желая убедиться, что он не намазан какой-нибудь краской, и убедившись, что кожа вполне обычна, только еще очень тонка, изумленно чесали затылки.
Перед толпой стоял совершенно нагой человек. Глаза его были закрыты, череп покрыт гладкой розовой кожей, сверкавшей в свете фонарей. Казалось, не будь тело таким большим, он только что народился на свет.
Толпа возликовала. Ее рев достиг апогея. Несколько человек, стоявших ближе всего к ожившему отцу Владимиру, подскочили к нему и подняли тело над головами. Дальше его, несмотря на протестующие вопли мамаши Картошкиной, передавали с рук на руки, и отец Владимир плыл над толпой в неизвестном направлении.
– Итак, порок наказан, добродетель восторжествовала, – довольно произнес Шурик.
– В каком смысле? – изумился отец Патрикей. Он стоял возле дома, рядом с остальными соратниками чудотворца и вид имел самый жалкий. Нужно отметить, что и остальные члены команды выглядели не лучше. Все они были перемазаны сажей, да и одеты не лучшим образом – в чем спали, в том и выскочили во двор.
– Еще одно чудо свершили, – удрученно произнес Толик Картошкин, почесывая затылок. – Нас жгут, а мы за это воскресаем поджигателя. Ну не забавно ли?
– Зря мы этому гаду помогли с земли встать, – в один голос заявили близнецы. – Сарай-то вон сгорел. Да и дом пострадал…
– Нужно уметь прощать, – назидательно заметила мамаша Картошкина.
– Думаешь, мать, он бы нас простил? – спросил Толик.
– Как же! – воскликнул один из близнецов, Валька. – Жди!
– А вы, батюшка, как думаете, помиловал бы нас ваш коллега? – спросил Шурик у отца Патрикея.
– Гнев частенько сменяется милосердием, а милосердие – вещь причудливая. То его нет, то вдруг ни с того ни с сего явится в сердце.
– А мне кажется, этот ваш отец Владимир ни за что нас бы не помиловал, – сказал Шурик. – Ведь и дверь лопатой подпер. Значит, хотел, чтобы все мы сгорели.
– Тогда зачем вы его воскресили? – спросил отец Патрикей.
– Сами же сейчас сказали: «Милосердие – вещь причудливая».
– По-моему, просто пыль в глаза людям пустить захотели. Мол, смотрите, на что я способен! Христос воскрешал тех, кого любил. Взять хоть Лазаря… А вы отца Владимира разве любили? По-моему, наоборот.
– С чего вы взяли, что именно я его оживил? Во-первых, он не был мертвым. Вот мамаша подтвердит. А во-вторых, он очнулся и встал по воле масс. Народ этого желал. А воля народа, как известно, закон, – со смешком в голосе закончил Шурик.
– Юродствуете! – горько произнес Патрикей. – Бог вам судья. Ладно. Пойду домой, пока темно и никто не видит, в каком обличье слуга Господа.
– Может, с нами останетесь? – спросил Шурик.
– Нет уж, спасибо. Вы сами по себе, а я сам по себе. Избави Бог от такой компании.
– Ну, как знаете.
Священник ничего не ответил и зашагал прочь.
– Я вас провожу, батюшка, – закричала мамаша Картошкина и бросилась следом. Шурик и его соратники остались в одиночестве.
А жители Верхнеоральска ликовали. Рассвет едва-едва тронул крыши домов и верхушки деревьев, а на улицах городка было столько людей, сколько бывает лишь в какой-нибудь, скажем, престольный праздник или, еще вероятнее, на Пасху. При советской власти такое столпотворение можно было увидеть разве что в очередную годовщину Октябрьской революции. Тот, кого разбудили возбужденные вопли толпы, вскакивал с постели, подбегал к окну и недоуменно таращился на людской водоворот. Потом он поспешно одевался и выскакивал из дома, желая выяснить: что происходит. Очень скоро вновь присоединившегося охватывал беспричинный восторг. Он так же, как и остальные, бессмысленно орал, размахивал руками и всем своим
