поглядывает. Это Артем заметил еще в первый день после возвращения из командировки.
— Просто не хочу мешать, — сказал Семен. — Последние новости слыхал?
— От нашего догадливого корреспондента?
— Ладно, не остри. Наш Никандра схватил выговор. Закрутил ты, старик, машинку!
— Я?! — удивился Артем.
— А кто же? Если бы ты тогда на летучке смолчал, ничего бы и не было. Так бы и прошло. Стройтрест объявил почин, его подхватили, приличный шум на всю область, и всем хорошо. А ты всю музыку испортил. И при всем при том у тебя такие невинные глаза… Цветок невинный. Хитрюга ты все-таки. Меня не обманешь. А я тебе сувенир изготовил: девчонку в кленовой короне. Получилось во! Зайди, когда время будет.
Намутил и ушел. На чистом листе бумаги Артем написал: 2 х 2 = 4 — и поставил знак вопроса. Всегда ли надо оставаться самим собой? Может быть, иногда для пользы дела и для общего спокойствия лучше не высказать своего мнения? Или даже прикинуться другим человеком? Жить, как Семен, посматривать на все с, легким презрением, что так действует на некоторых, и копить деньги для осуществления «великой цели». Интересно, сколько для этого надо накопить? Или, может быть, надо относиться ко всему, как Агапов: не замечать ничего такого, что не соответствует направлению твоих мыслей? Причем оба они — и Семен, и Агапов — дельные работники, честные товарищи, приносят пользу и не приносят никаких хлопот.
С треском распахнулась дверь и с треском захлопнулась — появилась Милана.
— Никандра остается на месте! — сообщила она так торжествующе, словно это она отстояла редактора.
— Знаю. Записали выговор.
— Ты еще не все знаешь. — Она схватила со стола бумагу и, как веером, стала обмахивать свое пылающее лицо. — Слушай. Дом этот, неплановый, передать в жилищный отдел. В него из бараков людей переселят.
— Вот это здорово!
— Мы с тобой помогли. Ну, Артем, хоть немножко. Помогли ведь, да? Ну вот столечко…
Было бы несправедливо умалять свое участие в таком справедливом деле, и Артем ответил:
— И я тоже считаю, помогли. Мы с тобой.
— Вот спасибо тебе! — воскликнула Милана и, подбежав к Артему, поцеловала его в щеку. Она просто была переполнена торжеством и не знала, куда деть избыток радости, которую он ей подарил.
Артем вспыхнул. А Милана, не замечая его растерянности и не придавая своему порыву никакого значения, расхаживала по кабинету и говорила:
— Знаешь, у меня идея: надо написать очерк о новоселах. Как они вселяются в новый дом. Давай вместе, а? У нас здорово получится… Ты что так на меня смотришь?
Он не успел ответить — мимо прошел очень озабоченный Агапов.
— Привет, привет, — проговорил он на ходу. — Ширяев, зайди ко мне. — И скрылся в своем кабинете.
— Я подожду тебя, — прошептала Милана, и на этот раз ее шепот показался Артему страстным.
В тот день, когда вышла газета с очерком «Здесь разольется новое море», произошла одна встреча, заставившая Артема задуматься о правильности выбранного им пути.
После нескольких дождливых сереньких дней выглянуло солнце, и, когда Артем утром шел в редакцию, все кругом весело сверкало. Над крышами даже появился едва заметный парок, совсем как летом, после ночной грозы.
Не успел он сесть за свой стол и развернуть газету, пришел Семен, поздоровался и спросил:
— Ну, как?
— Да вроде ничего, — ответил Артем, стараясь не смотреть на газету.
— Прибедняешься. Или цену себе набиваешь?
— Придумай еще что-нибудь.
— Не понимаю я тебя. Выдал такой материал, какой и старому газетчику не всегда дается, и все недоволен…
Ушел. Артем почти дочитал очерк, зазвонил телефон:
— Ширяева можно? Это ты, Артем? Не узнал или зазнался?
Оказалось, говорит поэт Михаил Калинов. В доме партпроса литературный вечер. Областное отделение Союза писателей приглашает принять участие.
— Стихи будем читать. Давай приноси все, что написал за лето. Ты заглядывай к нам в Союз, я тебе новые стихи почитаю. Про ту старуху, у которой ночевали в деревне. Ну, пока!
И у Артема были стихи «про ту старуху» и еще про ту королеву в кленовом венке, портрет которой недавно появился на стене его комнаты, рядом с портретом неизвестной девушки. И еще, конечно, были стихи о любви, как о высшем даре природы. Но это он не будет читать на вечере. А вот отрывок из своего большого стихотворения, пока еще незаконченного, он прочтет обязательно. Это о тех, кто губит все живое, кто природу принимает только на кубометры.
По-прежнему светило солнце и свежий воздух валил в открытую форточку, но Артему почему-то не захотелось дочитывать свой очерк, который он так ждал, считая его появление началом своего пути.
«Если это начало, то каков же будет весь путь?» — вдруг подумал он, и эта мысль смутила его.
Солнечный луч, скользя по столу, подобрался к граненой чернильнице и начал с ней заигрывать. Сначала это было довольно невинное заигрывание, но потом вдруг чернильница ослепительно вспыхнула какой-то одной своей гранью. Артем отодвинул чернильницу в тень и вышел в коридор.
Там он натолкнулся на Четвертую полосу, который стоял у двери своего кабинета и курил, так торопливо затягиваясь, словно собирался вскочить в трамвай, готовый, тронуться.
— Здорово, — ответил он на Артемово приветствие. — Ну, как оно?
— Да так, — бессмысленно ответил Артем на явно бессмысленный вопрос и удивился оттого, что его поняли.
Четвертая полоса с уважением прикоснулся к его плечу.
— Молодец. Ты наш отдел не забывай. Заметки всякие, новенькое, что поймаешь попутно, все нам давай. Договорились? Заходи, не гордись.
Начало пути… Все идет хорошо. Его заметили, признали, он стал своим человеком в редакции и, кажется, уважаемым работником. Чего же еще можно желать для начала? Но какая-то неизвестно откуда взявшаяся тревога продолжала смущать его.
Отвлек его звонок Агапова: он сидит дома, пишет передовицу и раньше двух не придет. Он поручает Артему взять в его столе, в верхнем правом ящике, протокол производственного совещания водников и сделать из него статью строк на полтораста. Такое четкое и ясное задание обрадовало Артема, и он по неопытности провозился с протоколом почти весь день. Но зато заслужил благодарность своего шефа:
— В нашем деле важно схватить главное, и у тебя это получается. На машинку.
Кончился рабочий день. По дороге дамой Артем зашел в книжный магазин, где и его отец, и он сам были постоянными покупателями. Пожилая, давно знакомая продавщица сказала, что ничего нового нет, и спросила:
— Вы были в Старом Заводе? Мы туда каждое лето ездим. Как хорошо, что деревня сохранилась! И написали вы об этом очень хорошо, хотя и мало.
И тут Артем услыхал знакомый сочный голос:
— Товарищ Ширяев! Командор!
Зиновий Кириллович. Красивый старик и его личный враг. Вытягивая пухлые губы, как будто собираясь свистнуть, он крепко сжимал руку Артема:
— Очень рад! Очень.
Его полное румяное лицо сияло; казалось, что его и в самом деле несказанно обрадовала нечаянная встреча. Они вместе вышли из магазина и двинулись к театральному скверу. Зажглись фонари, на дорожки сквера легли изломанные, расплывчатые тени от голых ветвей.
Они шли из одной аллейки в другую. Зиновий Кириллович вспоминал недавнюю совместную
