подлинного чувства. А тут вот сплоховала, поддалась и сама изменила своим подлинным чувствам. Поверила Нонне, как еще раньше поверила мужу, но все еще не могла понять, верит ли им ее мальчик, ее честный и всегда веселый ее сын.
Впрочем, за последнее время он стал скорее озабоченным, чем веселым. Это и понятно: он — семейный человек, муж и, конечно же, когда-нибудь сделается отцом. Ожидание этого события волновало Марию Павловну и смущало. К детям она не испытывала того умиления, какое замечала у своих подруг, давно уже ставших бабушками.
Так что вполне понятно — мальчик задумывается о будущем. И хорошо, что задумывается, особенно теперь, когда он должен все окончательно решить. Пора ему остепениться — пойти в институт преподавателем и заняться кандидатской диссертацией. Все условия для этого давно уже подготовлены, не хватало только желания самого Артема. Его никто не уговаривает, не давит на его волю — пусть решит сам. Никто, даже Нонна, которая просто не могла решить, что лучше для него: сделаться рядовым преподавателем или оставаться газетчиком и рядовым поэтом. Поэт, даже рядовой, — это человек у всех на виду. А самого хорошего преподавателя знают только в своем кругу. Но таково желание его отца.
И об этом подумала Нонна, стоя посреди большой столовой и в последний раз проверяя, все ли сделано так, как надо, как она видела у своей московской знакомой. Смуглое ее лицо порозовело от волнения, но темные глаза смотрели решительно и немного вызывающе. В конце концов, она деловая женщина, и у нее нет времени заниматься домашним хозяйством. Но, несмотря на это, она не забывает своих друзей и знакомых, для чего и вводит такую форму гостеприимства, которая никому не в тягость и поэтому вдвойне приятна. Кроме того, это так современно, хотя, оказывается, придумано еще в прошлом веке. Ну что ж, тем лучше, значит, так хорошо забыто, что кажется новым. Нонна редко сомневалась в правильности своих поступков, решений и никогда не меняла их. И сейчас, решив, что все сделано так, как ей хотелось, она ушла в свою комнату переодеться к вечеру.
После свадьбы молодые поселились в «пятой комнате». Ее капитально отремонтировали, оклеили модными полосатыми обоями и обставили новой мебелью. Мария Павловна сказала, что «все очень пестро и как-то беспокойно, но стиль есть…» Нонна с ней согласилась и, пожалуй, искренне.
— Твоя мама — чудо! — восхищенно говорила она Артему. — Шестой десяток, а как выглядит! Старухой назвать — язык не повернется. И все отлично понимает.
Нонна тоже понимала все, что касается нарядов и умения держаться, но далеко не так отлично, как ее свекровь, и поэтому она всегда во всем советовалась с ней. Когда подруги и знакомые хвалили ее наряды, она только снисходительно улыбалась: «Да что вы, дорогая, мне об этом и думать-то некогда. Покупаю что попало». А сама держала тайную и прочную связь с продавщицами конфекционов и галантерейных магазинов, с парикмахершами и закройщицами.
— Так, — одобрительно и утверждающе проговорила она, разглядывая в зеркале свежую прическу, на которую сегодня пришлось потратить не меньше двух часов в салоне красоты. Потом осторожно, чтобы не разрушить это произведение салонного искусства, она надела платье, вывезенное ею из Москвы, темно- вишневое, шерстяное, свободное в талии, другого сейчас не наденешь — пятый месяц. Она погладила свой живот: нет, пока ничего почти не заметно.
Рожать она уедет к маме. Это решено. Артем сначала было воспротивился, но она настояла на своем. Он что-то слышал или читал о неприкаянном дежурстве под окнами родильного дома, о нянечках, которые сообщают ошеломленному папаше, что у него родилось и сколько в этом килограммов, о цветах, пеленках и прочих примитивных вещах. Нет, она избавит его от этого, тем более что остальные члены семейства не проявляют к этому событию особо трепетного интереса.
Она давно уже высчитала, когда это произойдет — в феврале будущего года. В декабре она уедет к своим. Артем будет навещать ее — это тоже решено…
Не меньше часа провела она у зеркала, вживаясь в новое платье, выверяя его гармоничность с цветом чулок и туфель. «Осваивала новое оборудование», — как сказал бы Артем.
Вспомнив о муже, она подумала, что это, пожалуй, единственный человек, которого ей до сих пор не удалось «освоить», проникнуть в его мысли и хотя бы понять, чего он хочет… Как-то он сегодня будет вести себя на ее новомодном вечере?
А в это время Артем, не торопясь, шел по главной аллее парка, пытаясь найти какие-то еще не открытые поэтами краски и слова для описания осени. Но ничего придумать не мог. «Роняет лес багряный свой убор…», «Лес — точно терем расписной…» — все это было уже. Только сама природа имеет право повторяться так, что каждый раз вызывает восхищение людей. Сами люди, по бедности своего воображения, повторяться не решаются. Стараются придумать какие-то небывалые подходы, посмотреть так, как еще никому в голову не приходило. Недавно один из прославленных поэтов поведал человечеству, что «листья падают, как оладьи, испеченные на каленой солнечной сковороде», и очень похвалялся этим кулинарным сравнением. Наверное, все дело в настроении и в самом человеке, который с каждой осенью делается старше и поэтому все воспринимает иначе, не так, как в прошлом году.
Очень скоро, через полгода приблизительно, Артем понял, какую ошибку он совершил, женившись на «любимой ученице». Догадался об этом он значительно раньше, но потребовалось время, чтобы догадка стала скорбным фактом. Не желая огорчать отца, он старательно делал вид, что все в порядке. Что же касается матери, то он сразу заметил ее молчаливую неприязнь, которую она скрывала так же старательно, как и он сам. Но только это ей плохо удавалось: в доме Ширяевых никогда ничего не скрывали друг от друга, появление Нонны нарушило эту добрую семейную традицию, это главное правило жизни.
Но сейчас, в прекрасный тихий день осени, ему не хотелось думать об этом. Все было хорошо: в редакции поговаривали о том, чтобы поручить ему отдел литературы и искусства, но Агапов заявил, что без Артема он не мыслит свой производственный отдел. У писателей он давно уже стал своим человеком, ждали только выхода следующего, второго сборника стихов, чтобы принять его в члены Союза. И он только что был в издательстве, где подписал договор на новую книжку.
Все хорошо. Но заставить себя не думать о том, о чем не хочется думать, человек не властен, и сколько Артем ни отгонял от себя горькие мысли о свершенных ошибках, они вкрадчиво и упорно слетали на него, как сухие листья на аллею, по которой он шел. Осенний парк напомнил ему ту ночь и то светлое утро, которые он провел на Старом Заводе. Как давно это было! Прошло всего два года, а кажется, целая жизнь. Вскоре он совершил свою первую ошибку: предал свою мечту, самого себя, свои мысли, словом, все, что теперь он называет «Бухта Анфиса».
Бухта Анфиса — это чистота мысли, предельная простота и величие чувств; это — первозданное дважды два, позволяющее человеку всегда оставаться самим собой. Это все то, чем живет и должен жить здоровый человек. И, если хоть один раз изменишь самому себе, породившей тебя природе, изменишь долгу своему перед людьми — какой тусклой и ненужной покажется жизнь! Одна ошибка ведет за собой вторую, третью… Должно быть, ошибки множатся, как клетки уродливой опухоли.
Женитьба — ошибка. Теперь, через полтора года семейной жизни, он уже не сомневается в этом. Ошибка непоправимая, как и та, самая первая, сделка с собственной совестью. Чья-то воля оказалась сильнее его воли — вот в чем все дело.
В конце аллеи показался отец. Идет, размахивая шляпой. Вот кто никогда не жаловался на слабость воли. Умеет настоять на своем и, кажется, не знает, что такое угрызения совести. И это не от бедности воображения, Артем хорошо знает, как богат и разнообразен внутренний мир отца. Он очень хорошо знает и любит свое дело, как знали и любили свою работу все Ширяевы: славный мастер — прадед, революционер — дед и ученый — отец. А он — Артем — кто он, наследник этого славного племени?
— Ага! — Отец взмахнул шляпой. — Куда путь держишь?
— Так, гуляю.
— Я так и подумал. Пойдем вместе.
Они пошли вместе. Отец сказал:
— Встретил сегодня твоего «друга», инженера Сажина.
— Я тоже часто встречаюсь с ним.
— Наш директор ездил к нему ругаться. Меня прихватил для солидности. Строят они нам общежитие. И прескверно строят. Ездили ругаться.
Догадываясь, почему отец заговорил с ним о строй-тресте, Артем промолчал.
