— Я думаю, было бы хорошо попробовать. Работа временная. У тебя это получится. А нет, так легко можно и уйти. Всего на один семестр.

Отец проговорил это так, что можно было подумать, будто ему все равно, согласится Артем или нет. И Артем согласился.

4

Согласился и проработал до конца учебного года и продолжал работать дальше, потому что отец заболел и огорчать его не полагалось.

Болел он долго — всю зиму и весну. Сначала, когда еще мог вставать и бродить по комнатам, постоянным его местом была спальня, но как только ему стало хуже, он переселился в кабинет.

Лечили его лучшие врачи города, все его старинные знакомые, друзья молодости, с которыми хорошо жил, у каждого гулял на их свадьбе, и они гуляли у него. Он никогда не спрашивал их ни о своей болезни, ни о сроках, отпущенных ему не очень-то щедрой рукой судьбы. Не хотел ставить друзей в неловкое положение: правды все равно не скажут, начнут выдумывать что-нибудь такое обнадеживающее, во что и сами не верят.

Лежал на своем диване, вдыхая запах, который с годами прочно обосновался в кабинете. Пахло старым деревом и кожей от мебели, слегка чернилами, но главным, всепобеждающим был волнующий запах книг. И хотя он говорил, посмеиваясь, будто старые мысли, как и старые книги, слегка отдают плесенью, но как он их любил! И книги, и мысли древних, изложенные четким, звенящим языком. Читаешь — и кажется: слышишь могучий звон колоколов, доносящийся издалека.

Книги — в них был смысл его жизни, его дела. Как верные друзья, они обступили его со всех сторон — и эти уж не соврут, не отмолчатся.

Чудесный запах старого кабинета. И особенно, особенно прекрасно становилось, когда сюда заглядывала жена. Только на одну минутку, чтобы попрощаться перед тем, как идти в театр, на репетицию или на спектакль. Только на минутку, чтобы не нарушить сложного душевного настроя, необходимого для ее прекрасного дела. Чистая, нарядная, стремительная, она появлялась и исчезала, как видение, оставляя в кабинете запах духов, ее духов. Он и сейчас, лежа на диване, ощущает этот запах, словно она, молодая и стремительная, только что вышла…

Она и сейчас для него все так же молода и прекрасна, какой была всегда и останется до конца. Женщина! Чудо природы! Может быть, самое лучшее ее творение, потому что из всех чудес природы, дарованных человеку, самое творческое чудо — любовь — источник всей жизни и всего живого на земле.

На второй или третий день пребывания в кабинете он сказал:

— Ты совсем перестала пользоваться своими духами.

У нее только слегка поднялись брови, последний раз она «пользовалась своими духами», кажется, осенью, когда у Нонны был тот нелепый прием. А он только сейчас заметил.

— Просто я сегодня забыла… — улыбнулась Мария Павловна.

В спальне она выплакалась, упав на мужнину постель, которая застилалась так, как обычно. Словно он вечером должен прийти и лечь спать. Подавив рыдание, Мария Павловна подошла к зеркалу, вытерла глаза, открыла пудреницу и мгновенно преобразилась. Она должна была играть женщину, не очень молодую, слегка опечаленную болезнью мужа, но в общем-то вполне довольную, счастливую. Она играла эту роль очень давно, устала до предела, но не сдавалась. Она выдержит до конца. Что будет с ней потом, она не знала, да это и не имело значения. Без него…

Она не могла даже и подумать, как будет жить без него. А сейчас очередной ее выход на сцену. Единственный зритель — ее муж, и он должен до конца поверить ей. Она готова. Да, еще эти духи!

— Она — великая актриса, — говорила Нонна. — Как это получается у нее?

Артем не отвечал. Он видел, что Нонну восхищает только выдержка, с какой Мария Павловна играет свою трагическую роль. Только выдержка. О любви, навеки связавшей отца и мать, она не может и подумать. И об этом лучше не говорить. «Как это получается?»

Конец наступил в начале мая.

И после смерти отца Артем не бросил институт, считая, что выполняет его волю. Постепенно он втянулся в институтскую жизнь и, как всякий творческий человек, даже находил в ней то, что по- настоящему могло бы его заинтересовать.

Но кандидатской он так и не защитил и даже не пытался. Простая оценка своих возможностей, да, пожалуй, еще чувство юмора не позволили ему сделать этот шаг.

— Ты только пойми, — говорил он жене, — нет у меня никаких данных для того, чтобы стать ученым. Я даже учить других не имею права.

Выслушав его, Нонна подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, и только потом решительно заявила:

— Не прав ты, мой милый. Совсем не такой-то уж ты бездарный, как думаешь. Другие, не имея и десятой доли твоих способностей, давно уж кандидаты, а кое-кто и повыше…

— Ну, до такой низости я уж не докачусь. Довольно, что я пытаюсь делать вид, будто я преподаватель. Хорошо еще, что я хоть ничем не прикрываю свою бездарность.

— Но у тебя имя! И ты просто не имеешь права так даже думать! — проговорила Нонна с таким видом, будто Артем отказывался от королевского трона.

Он рассмеялся, хотя, по правде говоря, ему совсем было не до смеха. Имя отца! Для него оно было самым дорогим, хотя и нисколько не связанным с ореолом ученого. Он был отец, человек высоких моральных качеств и непоколебимых принципов, нежный муж и любящий отец. Все его любили и почитали настолько, что институт счел своим долгом назвать его именем одну из аудиторий, о чем свидетельствует мраморная доска и большой портрет в старинной золоченой раме. Все это, солидное, прочное, возвышается над горластой толпой студентов. Многие из них уже не помнят его и знают только по учебникам, которые торопливо проглатывают накануне сессии. И, может быть, глядя на портрет, недоумевают: как это такой добрый старик с очень веселыми глазами наговорил им столько мудреного?

И у Артема тоже были свои причины для недоумения: все то, что у отца получалось интересно и увлекательно, у него выходило сухо и совсем неинтересно. А когда он, подражая отцу, старался искусственно нагнетать энтузиазм, то получалось, как у бесталанного актера-любителя. Не хватало подлинной убежденности. А где ее взять, если человек в это время думает о делах совсем посторонних и даже как бы легкомысленных, не свойственных положению солидного преподавателя солидного предмета?

Среди зеленого двора стоял на подпорках корпус нового катера. Он сделал его сам и вот теперь каждую весну, надев брезентовую робу, шпаклевал его, красил белилами и суриком. Потом по лесенке он взбирался на корму, спускался в крошечную каютку, сидел там, и ему казалось, будто катер качается на желтоватых камских волнах. Он даже слышал сдержанный и могучий рокот мотора — нет музыки лучше на свете! Но мотор, все еще неотремонтированный, лежит в сарае, и, что касается волны, то каждую весну надо было заливать катер водой, чтобы он за лето не рассохся.

И еще Артем продолжал писать стихи. Его узкая комната в большом доме по-прежнему оставалась в неприкосновенности, как та часть души, куда никому не разрешается заглядывать.

Надо сказать, что Нонна и не посягала на эту часть души своего мужа. Пусть он там пишет свои стихи, слишком легкомысленные, по ее мнению, и скрипит своими напильниками. Пусть даже мечтает под портретами каких-то неизвестных девушек до тех пор, конечно, пока они остаются в неизвестности. С нее достаточно всего того, на что она надеялась и что приобрела, получив такого мужа. У нее есть положение, отличная работа и еще более отличные перспективы. Есть дом, муж — семья. И у нее есть душа, которая пока что довольствуется тем, что имеет. Пока. Как знать, что будет дальше?

5

Получив через Артема почтительный Анфисин поклон, Николай Борисович задумался. Сколько лет не был он на Старом Заводе? Очень много. Как-то ездил на кирпичный завод, на читательскую конференцию, и захотелось взглянуть на места, где бывал в юности. До поезда оставалось часа три. Взяв лодку, Николай Борисович переехал Сылву и пошел бродить по деревне. Зашел к Анфисе. Она узнала его, как узнавала всех, кого встречала хоть однажды.

Это было еще до войны. И вот теперь Николаю Борисовичу очень захотелось снова побывать на

Вы читаете Бухта Анфиса
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату