сам себя обидел, обездолил. Ты беднее стал, когда от природы оторвался. И я тоже. Просто обнищали мы оба. Ты не замечаешь?
Очевидно, эти последние слова Артема так подействовали на Андрея Фомича, что он запомнил их. И, когда они вдвоем вышли из парткома, повторил:
— Обнищали… — Он усмехнулся и покрутил головой. — Надо же так сказать. Прямо театр…
Артем промолчал. Он и сам сейчас подумал о некоторой приподнятости, с какой он говорил в парткоме и которая показалась Андрею Фомичу театральной и потому усиленной сверх разумной меры. Во всяком случае, насчет обнищания он, конечно, перехватил. Так думал Артем, не зная еще, как все обернется и каким нищим он почувствует себя. Нищим, обобравшим самого себя.
За всю дорогу от парткома до рабочего поселка больше не было сказано ни одного слова. Тот самый сомнительный заборчик, которым они давно уже отгородились друг от друга, сейчас казался особенно непрочным. Толкни — и нет его. Оба они испытывали неловкость за то, что до сей поры не сделали этого и даже сейчас ни один не решался начать первым.
Так дошли они до трамвайной остановки, где когда-то еще начинающий журналист Артем Ширяев и его помощница Милана ожидали трамвай. Пустырь здесь тогда был неоглядный, и новенькое, только что выстроенное здание фабрики-кухни казалось Артему одиноким кораблем среди океана. Сейчас он тоже, как и тогда, сравнил фабрику-кухню с кораблем, который, изрядно потрепанный всякими корабельными невзгодами, пришел в порт, где совершенно затерялся среди других кораблей. Рядами стояли пятиэтажные розовые и желтые дома, жарко сияя стеклами окон.
Около одного из домов Андрей Фомич остановился.
— Вот тут я и живу, — сообщил он.
И Артем с удивлением отметил, что это обычное сообщение как бы ушибло его. Алла! «Неизвестная!» Здесь, где-то в этом доме… Столько пролетело лет и столько событий, а он все еще ничего не забыл. Он покачнулся и провел ладонью по своему взмокшему лбу.
— Ты что? — встревожился Андрей Фомич, оттесняя Артема к подъезду, в тень. — Это тебя солнцем шибануло?
— Нет, — сознался Артем, — не солнцем.
— Зайдем. Отдохнешь в холодке. Жара такая, что и лошади не терпят.
— Лошади. — Артем засмеялся, как будто бы его очень уж развеселило это сравнение.
— Посидим, потолкуем, — продолжал уговаривать Андрей Фомич.
Но Артем, чтобы сразу пресечь дальнейшие уговоры, протянул руку.
— Будь здоров. Потом как-нибудь. Поздно уже.
— Что за «поздно»? Я теперь один остался на все лето.
— Один?
— Как бобыль. Все мои на даче: Надя с девочками и мама. Так что полная свобода, — продолжал он уговаривать, чувствуя, как ослабевает сопротивление Артемовой руки.
— Надя?
— Да. Жена. Ты ведь так и не знаешь ее. А она все статьи твои и книжки читает и мне выговаривает, как это я тебя не позову к нам.
— Надя. А ты мне тогда рассказывал… — не слушая его, проговорил Артем.
— Это про Аллу-то? — сказал Андрей Фомич с легкой беспечностью и в то же время с нескрываемой почтительностью. — Да, было дело и прошло.
Такая почтительность насторожила Артема.
— Прошло? — спросил он. — Что прошло?
— А черт его знает что. Я тебе потому и рассказал, что все это уже перекипело, а у нас с Надей все уже было слажено.
— А она что? Алла?
— Да ничего. В науку ударилась. Институт закончила и сейчас, кажется, директором школы или завучем. Надя с ней видится, говорит, ничего живет. А замуж так и не вышла. В холостячках числится. Не нашлось для нее человека соответствующего полета. Ну, так зайдем, чего мы, как беспризорники, в подъезде?..
Но Артем, теперь уже не скрывая своего волнения, торопливо проговорил:
— Нет, потом как-нибудь, в другой раз. — И, уже прощально помахивая рукой, прокричал издали: — А Наде привет передай! Я к вам обязательно приду!..
Вот и разрушен тот никчемный заборчик, который, оказывается, существовал только в его воображении. Глупо все как получилось. Пять лет думал, что Алла — жена Андрея Фомича. Пять лет! И сколько нелепого, ни с чем несообразного он сделал. Как изломал свою жизнь. Сам загнал себя в какие-то самим же придуманные загородочки условностей, приличий, привычек, которые так охотно многие принимают за традиции только потому, что это удобно, как разношенная обувь…
Он спустился к мосту, как всегда забитому звенящими трамваями и ревущими машинами. Старый деревянный мост, построенный еще тогда, когда в городе не было ни машин, ни трамваев. Мост, рассчитанный на тихую губернскую жизнь. Неподалеку уже начали насыпать широкую дамбу, которая надежно свяжет растущий город с новым районом. Но дамба строилась медленно. Общественность города с помощью газет и радио подбадривала строителей. А сейчас Артем увидел немного в стороне от дороги новый голубой автобус, на лаковых боках которого было написано: «Телевидение».
На крыше автобуса стоял молодой парень, подняв над головой кинокамеру. Тут же, на крыше, суетилась девушка в синем комбинезоне и желтой клетчатой рубашке, указывая парню, что надо снимать. В то же время она что-то выкрикивала в микрофон, который держала в руке. Готовилась очередная порция возбуждающего для медлительных строителей.
Артем подумал, что девушка неминуемо должна сорваться с крыши, но вряд ли это опасно для нее — такая она была полная, что казалась упругой, как мяч. Упадет, подпрыгнет и останется цела и невредима. И тут он узнал Милану. Вот куда ее занесло! Давно как-то она позвонила Артему и сказала, что ей нужно увидеться с ним и поговорить, посоветоваться. Он иногда помогал ей написать очерк или просто советовал, как это сделать, и потому вначале ее просьба его не удивила. Он только спросил: «А по телефону нельзя?» В трубке послышалось бурное дыхание: «По телефону все можно, — сказала Милана, — кроме одного: пока что нельзя посмотреть человеку в глаза». Он растерялся и нерешительно проговорил: «Да, пока что техника не достигла. Ладно, я тебе позвоню». И, конечно, не позвонил. Ему показалось, что на этот раз Милана не ограничится советом делового характера. Ее желание заглянуть в глаза настораживало. Он уже сталкивался с такими делами и всегда смущался при этом. Но, очевидно, ничего с этим не поделаешь: девушки любят поэзию, а заодно и поэтов. Очень юные девушки и почему-то не очень юные дамы. Особенно, как успел заметить Артем, склонны к стихам упитанные девушки. Или обиженные судьбой. Не считая Милану обиженной и зная, что ей чужды безрассудные увлечения, Артем тогда же забыл о своем обещании позвонить ей. Да и незачем.
Увидав ее на крыше телевизионного автобуса, Артем попытался скрыться. Не такое сейчас у него настроение, чтобы с кем-нибудь разговаривать. Но Милана заметила его и отчаянно замахала руками.
— Артем! Вот где ты мне попался!
Она что-то сказала киношнику и необыкновенно ловко сбежала по лесенке.
— Попался? Можно подумать, будто я убегаю от тебя.
— Всю жизнь, — легко вздохнула Милана и крепко сжала его руки.
Артем подумал, что он и в самом деле попался. Кажется, девушка настроена на лирический разговор.
— Не смейся! Я теперь просто при деле. Нашла дело для себя. А в газете я была ни при чем. Там я вечно была «на подверстку». Где не хватало строчек, подверстывали мои заметочки. А потом я стала при тебе. Помнишь наш разговор в столовой о том, что человек во всем должен быть самим собой? Я тогда не все поняла и даже очень на тебя обиделась. Только потом дошли до меня твои слова. Человек всегда должен быть самим собой. И в деле, и особенно в любви.
— Почему особенно?
