жизнь.
— Да, теперь это моя жена. Вы знаете?
— В нашем городе вы — фигура. Достопримечательность. Многие вас знают, к сожалению.
— Почему надо жалеть об этом?
— А потому, что даже и сейчас вас не оставляют в покое. Вон тот человек, он с вами поздоровался.
— А я и не заметил. Студент, наверное…
— Или читатель?
— Тоже не исключено. Хотя стихов давно не пишу.
— А я купила вчера вашу новую книгу.
— Книга новая, а стихи старые. Я их давно написал, но не хотел печатать. Вот, решился. И, наверное, напрасно: очень это все личное, узкое.
— Не сказала бы… — начала она.
Но он, прекращая этот, очевидно, неприятный для него разговор, взял ее под руку и повел. Куда? А не все ли равно?
— Как же нам быть? — спросила она, уверенная в том, что свидание это не последнее, оно скорей всего только начало чего-то большого и долгожданного, что не может так сразу оборваться. Она нисколько не сомневалась, что и он думает так же, как и она. Подтверждая эту мысль, он сказал:
— Придется не обращать внимания.
— Но нас-то не оставят без внимания.
— Переживем.
— Ну, если вы так думаете, то я и подавно.
— Почему?
— Меня почти никто не знает. А если кто и узнает, то мне все равно. Я одна. Одинока.
Ей показалось, будто это у нее прозвучало, как сожаление о неустроенной жизни, как жалоба на судьбу, и она поспешила заверить его в том, что одиночество совсем ей не в тягость, у нее есть друзья, настоящие, добрые, есть товарищи по работе, и, наконец, сама ее работа исключает даже самое понятие одиночества. Учитель. Сотни учеников, сотни беспокойных и почти всегда непокорных характеров, тысячи вопросов, на которые не всегда найдешь ответ. Какое уж тут одиночество…
— Вам это понятно. Вы — учитель.
— Очень плохой. Я не люблю свою работу.
— Так бросьте ее.
Это было сказано так просто и так доброжелательно, что ему очень захотелось посвятить ее во все свои сомнения и житейские неурядицы. Но он только отмахнулся портфелем, который нес в свободной руке. Это у него получилось очень лихо, что совсем не соответствовало тому, что он хотел рассказать. Он не любил свою жену и был совершенно равнодушен к самому себе. Так равнодушен становится человек, убедившийся в полном бессилии изменить жизнь, которая сложилась совсем не так, как хотелось бы. Но ведь в этом не признаешься, особенно в час первого свидания, да еще женщине, знакомой только по старому портрету.
— Что вы преподаете? — спросил Артем.
— Математику, как это ни странно.
— Странно? Почему?
— Никогда не любила этого предмета. Кроме того, я еще и завуч.
— Ого! И тоже не любите?
— Вот и не угадали. Я только и живу своим делом. И математику выбрала именно за то, что это трудно и отнимает массу времени. Вы же знаете, я ничем другим не занята.
Ему показалось, будто она хвалится своей независимостью, которую дает одиночество, но как-то очень вызывающе хвалится.
— И ни о чем не жалеете? — спросил он осторожно.
— О чем? Что не обзавелась семьей? Была у меня такая возможность.
— Да, я знаю. Он и сейчас еще не понимает, почему все так вышло.
— Это он вам сказал?
— Не надо так о нем думать. Никому он не скажет. Никогда. Я, знаете ли, больше верю несказанному.
— Это верно.
— Кроме того, он мой друг.
Это сообщение очень удивило ее. Что может связать таких очень разных людей? Но ей тут же пришлось сознаться, что ни того, ни другого как следует не знает и не может судить, насколько они разные. Только разве что по отношению к ней: тот, несомненно, любил ее и ничего не понял, а этот, как видно, всё понимает, еще даже не зная ее.
Смущенная этим сравнением, она пробормотала:
— Мужская дружба. Читала я о ней в романах…
— Тем не менее она существует.
— Родство душ?
Теперь он прямо посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд, открытый и слегка насмешливый.
— Это тоже из романов?
— Конечно. Откуда же мне знать? Случалось, что мужчины предлагали мне свою бескорыстную дружбу, но идиллия продолжалась недолго.
Он отвел свой взгляд. Она поспешила уточнить:
— В данном случае первая позвонила вам я. А дружбу не предлагают, она возникает сама собой. Или совсем не возникает.
— Похоже на цитату, но верно.
Они кружили по парку — то песок скрипел под их ногами, то мягко шелестел асфальт, одна аллея, другая, площадка с какими-то аттракционами и снова аллея. А день подходил к концу, и они еще не успели подумать, что он надолго останется в их памяти.
Солнце пряталось за крышами домов. Просыпались истомленные зноем тополя. В парке начиналась новая, вечерняя жизнь. На танцевальной площадке настраивались инструменты. Флейта звонко ввинчивала в неподвижный плотный воздух какую-то одну и ту же коротенькую мелодию. Укоризненно рычал бас, уговаривая ее остепениться. А ударные только звонко посмеивались над ними. Загудел мотор, разворачивая наклонное колесо с приваренными к нему кургузыми самолетиками, и заигранно взвизгнула первая любительница сильных ощущений, взлетая к верхушкам деревьев. У киосков выгружали ящики с пивом и выстраивалась молчаливая мужская очередь.
— Родство душ, — задумчиво и, как показалось Алле, нерешительно заговорил Артем. — С Андреем Свищевым нас давно уже сблизила общая беда. Нет, ничего как будто и не произошло, и мы даже не сразу поняли, в чем дело. Просто мы оба оказались ушибленными одним и тем же. Ушиблись и отступили. Предали что-то очень главное и дорогое. Я не очень ясно излагаю, но для того, чтобы все стало понятным, надо долго рассказывать. — Он посмотрел на свою спутницу и увидел, как ока спокойно слушает его. Не равнодушно, а именно спокойно, словно все, что он говорит, ей близко и понятно. Ее лицо оставалось чистым и ясным, как день. Тогда он сказал: — В общем, это одна старая история, в которой оказались замешанной и вы.
Но и это ничуть ее не смутило и даже, кажется, развеселило.
— Я так и знала, — улыбнулась она. — Еще когда вам звонила, то уже чувствовала, что втяпаюсь в какую-нибудь «одну старую историю». Я на это шла. Собственно, это предчувствие и заставило меня позвонить вам.
— Этого звонка я ждал много лет.
— Ждал! Ценное качество — терпеть и ждать. Но еще лучше все решать сразу. Идти навстречу тому, что неизбежно. Жизнь, как известно, коротка, и надо сделать все, что можешь.
— Но ведь вы тоже выжидали!..
