Маскарад (пер. С.Увбарх под ред. А.Жикаренцева)

это?

– А ты сам-то пробовал Банановое Изумление?

– Господин Стригс, начальник печатного цеха, пробовал.

– Ну и как, изумился?

– Вполне. Зато как потом изумилась госпожа Стригс…

– Такое случается, – встряла нянюшка. – Хотя, наверное, я слегка переборщила с мускатным орехом.

Козлингер уставился на нее. Похоже, его уверенность несколько отступила под натиском неопровержимых доказательств. Одного вида улыбочки нянюшки Ягг было достаточно, чтобы поверить: эта женщина вполне может написать что-нибудь вроде «Радости Домовводства».

– Так эту книгу в самом деле написала ты? – спросил он.

– По памяти, – горделиво уточнила нянюшка.

– И сейчас она хотела бы получить причитающиеся ей по закону деньги, – вставила матушка.

Господина Козлингера передернуло, как будто он только что съел лимон и запил его уксусом.

– Но мы ведь вернули ей ее деньги, – осторожно произнес он.

– Вот видишь? – произнесла нянюшка упавшим голосом. – Я же говорила тебе, Эсме…

– Этого недостаточно, – наступала матушка.

– Вполне достаточно…

– Очень даже достаточно! – подхватил Козлингер.

– А я говорю, нет, – гнула свое матушка. – Она хочет долю с каждого проданного экземпляра.

– То есть вы хотите, чтобы я выплачивал вам роялти?

– Зачем мне какие-то рояли, что я с ними буду делать? – испугалась нянюшка [5].

– Закрой рот, – отрезала матушка. – Если что, возьмем роялями. Но лучше деньгами, господин Козлингер.

– А если я не соглашусь, что тогда? Матушка ответила разъяренным взглядом.

– Тогда мы уйдем и обдумаем наши дальнейшие действия.

– И это не пустая угроза, – честно предупредила нянюшка. – Есть много людей, которые потом горько пожалели, что дали Эсме возможность обдумать дальнейшие действия.

– Ну так возвращайтесь, как что-нибудь придумаете! – отрезал Козлингер. С этими словами он ринулся прочь. – Что за времена: авторы хотят, чтобы им платили, да где это видано…

Вскоре он исчез, затерявшись среди книжных кип.

– Э-э… как ты считаешь, переговоры прошли успешно? – произнесла нянюшка.

Матушка бросила взгляд на ближайший стол, на котором громоздились длинные листы бумаги, и повернулась к стоящему рядом гному, который до этого момента с интересом следил за ходом спора.

– Что это такое? – спросила она.

– Гранки для «Ещегодника». – Догадавшись по выражению матушкиного лица, что она ничего не поняла, гном пояснил: – Вроде как пробная книжка. Удостовериться, что все грамматические ошибки на месте.

Матушка взяла один лист.

– Гита, идем отсюда, – сказала она и направилась прочь.

– Слушай, Эсме, зачем нам неприятности, а? – затараторила нянюшка Ягг, торопясь вслед за матушкой. – В конце концов, это всего лишь деньги…

– Теперь уже нет, – покачала головой матушка. – Теперь это сведение счетов.

Господин Бадья взял скрипку. Она была разломана на две части, удерживаемые вместе лишь струнами. Одна из струн жалобно тренькнула.

– Ну кому все это могло понадобиться? – вздохнул он. – Вот скажи мне, Зальцелла, только честно… чем вообще отличается опера от сумасшедшего дома?

– Это вопрос с подвохом?

– Нет!

– Тогда скажу. У нас декорации лучше. Ага! Так я и думал…

Порывшись среди сломанных инструментов, он снова поднялся, сжимая в пальцах письмо.

– Хотите, чтобы я его вскрыл? – спросил он. – Адресовано вам.

Бадья прикрыл глаза.

– Вскрывай, – произнес он. – Сколько там восклицательных знаков?

– Пять.

– О.

Зальцелла передал Бадье письмо.

«Дорогой Бадья, – гласило оно. –

Уууууулюлюууу!

Ахахахахахахахаха!!!!!

Ваш навеки

Призрак Оперы».

– И что нам делать? – беспомощно спросил Бадья. – То он посылает вежливые записочки, то начинает записывать свой безумный хохот!

– Герр Трубельмахер отправил весь оркестр на поиски новых инструментов, – произнес Зальцелла.

– А что, скрипки еще дороже, чем пуанты?

– Не много найдется в мире вещей более дорогостоящих, чем пуанты. Однако скрипки именно из их числа.

– Опять расходы!

– Похоже, вы правы.

– Но мне казалось, Призрак любит музыку! Герр Трубельмахер говорит, что орган вообще не подлежит восстановлению!!!

Бадья резко прервался. До него вдруг дошло, что восклицает он несколько чаще, чем подобает человеку в здравом уме.

– Так или иначе, – устало продолжил он, – полагаю, что шоу должно продолжаться.

– Воистину так, – подтвердил Зальцелла. Бадья потряс головой.

– Как идет подготовка к сегодняшнему представлению?

– Думаю, все получится, если вы об этом. Похоже, Пердита хорошо понимает, как надо исполнять партию.

– А Кристина?

– А эта поразительно хорошо понимает, как надо носить платье. Вместе они составляют настоящую примадонну.

Гордый обладатель Оперы медленно поднялся на ноги.

– Все казалось таким простым… – пожаловался он. – Я думал: это ведь опера, ну каких тут можно ожидать сложностей? Песенки. Хорошенькие девушки танцуют. Красивые декорации. Толпы людей, платящих наличными. Куда безопаснее, чем мир йогурта, где все готовы друг другу глотку перерезать. Так я думал. А теперь, куда ни ступи, везде…

Под ботинком у него что-то хрустнуло. Он поднял остатки очков.

– Это ведь очки доктора Поддыхла? – удивился Бадья. – Что они здесь делают?

Его взгляд встретился с неподвижным взглядом Зальцеллы.

– О нет… – простонал он.

Полуобернувшись, Зальцелла посмотрел на прислоненный к стене большой футляр для контрабаса и многозначительно поднял брови.

– О нет… – повторил Бадья. – Ну же. Открывай. Мои руки что-то вспотели…

Мягко ступая, Зальцелла подошел к футляру и взялся за крышку.