Все-таки накололся, скот.
Увидев кровь, Анечка охнула и выронила нож.
Обессиленно опустившись на ступеньку, она заплакала.
– Семь лет... – шептала она... – Ты не вернешься... Зачем тебе старуха?..
Лигуша воровато оглянулся на калитку.
Воробьи снова галдели в ветках на той стороне березы, что нависала над улицей, но улица была пуста. Узкая, как туннель, сжатая стволами мощных берез, улица томительно ожидала грозовых взрывов, ливня, сбивающего листву. В пустом и печальном небе, изнутри налитом мрачной фиолетовой чернью, не было ни птицы, ни самолета. Никто не услышал бы Анечку, вздумай она кричать.
– Барон! Барон!
Странно пригнувшись, коснувшись рукой ступеньки, неожиданно легко для такого большого тела, огромный рыхлый Лигуша подхватил оброненный Анечкой нож. Он пришелся бывшему бульдозеристу по руке, он удобно лег в его ладонь. Лег как влитой. Ослепленный блеснувшей молнией, Шурик все же увидел: узкое страшное лезвие без замаха пошло на Анечку. Роальд медлил, наверное, его тоже ослепило, а лезвие ножа необратимо шло на Анечку. Было видно, что уклониться она не успеет. И Шурик выстрелил.
Глава VII
БАНЬКА ПО-ЧЕРНОМУ
16 июля 1993 года
– Каждый платит за себя.
– С нами еще кто-то?
– Врач.
Шурик и Роальд стояли под поблескивающей под солнцем витриной магазина «Русская рыба». За темным бронированным стеклом медлительно дрейфовали смутные тени, в вихре серебристых пузырьков колебались водоросли. Изумленно приоткрыв рот, всматривался в таинственный подводный мир тощий таджик в пестром халате. Может, тот самый, которого выдернули позавчера из заброшенного шурфа. Может, это он, ломая в себе мусульманина, сердобольно обвязал веревкой Барона. Вот теперь наконец увидит: есть, есть в Сибири такая русская рыба!
– Ишь, петрушит что-то максимка! – одобрительно кивнул владелец «девятки», согласившийся доставить Роальда до Города. Плечистый, уверенный, наевший крепкий загривок, все присматривался к хмурому Шурику, пытался понять, что за пассажиры ему достались.
– Слышали, с Иваном Лигушой что приключилось? – спросил он. – В собственных штанах сгорел, один пепел остался, да и тот ветром развеяло.
– Да ну? – без особого интереса отозвался Роальд.
– На всех углах говорят! – Водила даже перекрестился. Здоровенный, уверенный в себе, любовно протирал ветошью фары. – Говорят, Лигушу милиция обложила, как преступника. Он вроде сбежать куда-то хотел. Может, в Парагвай...
Водила вдруг возмутился:
– Чего мешать человеку? Собрался бежать, пусть бежит. Для чего завоевывали свободу? Я, например, так считаю: все бездельники и лентяи пусть бегут, куда хотят. Зачем они нам? – Он поднял брови для убедительности. – А то каждому помоги, каждому пособи. Вот народ и разучился работать.
– Заткнись, – попросил Шурик.
Духота, таджик, тоска, русская рыба. Когда последний раз было так жарко? Кажется, в семьдесят третьем. По какой-то прихотливой ассоциации он вспомнил Анечку. Семь лет! Правильно Анечка возмущалась. За семь лет человеческий организм полностью меняет все клетки. Ну, кроме той, в которой сидит. Через семь лет все мы совсем другие.
Почему мне так дерьмово?
А потому, сказал себе Шурик, что я стрелял в человека.
Не важно, что обе пули вошли в ступеньки крыльца, а Лигушу, похоже, сожгло молнией. Или еще чем- то. Не важно, что Лигуша, по утверждению Лени Врача, как бы и не человек вовсе. Все равно Шурик держал его на прицеле и спускал курок.
Шурика передернуло.
...В свете сухих молний, вспомнил он, фиолетовых, вдруг раскаляющихся добела, лопающихся, как светошумовые гранаты, на ступеньках крыльца перед потрясенной, в отчаянии закусившей кулачки Анечкой валялись широченные тренировочные штаны Лигуши. «Ушел... – непонимающе бормотала Анечка. – Семь лет... Дура! Дура! Дура!»
Даже Роальд обалдел.
Он ждал чего-то такого необычного, все равно обалдел: «Даже в морг нечего тащить. Один пепел остался».
Отобрав у Роальда и Шурика подробную объяснительную, начальник местного УВД посоветовал незамедлительно уехать. Гроза грозой, но как это от человека осталась всего лишь горстка пепла? Он, начальник УВД, никакой такой хреновины не потерпит. Имелись в виду туманные рассуждения Лени Врача о природе самовозгорания. И свидетельницу Кошкину он, начальник УВД, официально предупреждает: никакой трепотни! Об исчезновении Лигуши болтать не надо. Незачем смущать людей. Исчез Лигуша, бывает. Он и раньше исчезал. То уедет в Город, то память его подведет. Мало ли, что штаны... Вернется...
Начальник УВД энергично не желал понять ни Врача, ни Роальда. Не вижу, какое тут затевать дело? Привиделся вам Лигуша. Всем троим. Пьет сейчас, наверное, в Городе. Подождем недельку—другую. Начальник УВД понимающе ухмыльнулся. Ни в какую такую хреновину он не верит. Этот придурочный Лигуша сам явится. Только через семь лет? Ну, так это еще лучше. Он всех тут заколебал. То в морг, то под «КамАЗ», то под рог хрустальный подарочный...
Но больше всего Шурика бесила та мысль, что Лигуша как-никак предугадал свою судьбу, а он, Шурик, ничего не смог этому противопоставить.
Вот и убили.
Шурик был полон сомнений.
Ведь дважды стрелял... И Роальд выстрелил... Почему же не пуля, а молния?.. И вообще, молния ли?.. И зачем бывший бульдозерист схватился за нож?.. Может, специально?.. Проще простого спровоцировать стрельбу, замахнувшись ножом на женщину...
Но зачем, зачем? Где тело Лигуши?
Шурик угрюмо рассматривал стеклянную витрину.
Серый пепел, одежда... Не сброшенная, а как бы опавшая одежда... Что-то в этом было, но ни к чему не вело. Сгорел Лигуша, внутри своей одежды сгорел. Стоял на крыльце, нож в руке, бил без замаха. И вдруг... Как тут не понять начальника УВД...
–
– Ты осторожней, – обернулся к Врачу водила. Он смотрел на Врача с испугом и с интересом. – Или пепельницей пользуйся, или стекло опусти. Это же не сортир – пепел на пол трясти.
Дурацкое слово.
Не должно существовать таких слов.
Кривое какое-то, скользкое. В высшей степени странное слово. Ни одна буква не повторяется. Слыхал его Шурик где-то.
Как тосклива бывает местность!
«Девятка» проскочила неширокий, забитый высохшим тальником овраг, дрогнул под колесами балочный мост, несомненно, державший на себе еще пролетку какого-нибудь сибирского Чичикова, уныло потянулись бревенчатые, почерневшие от времени срубы, снова тальник, снова поля, устланные валами скошенной травы, крошечные рощицы, засохшие кочки...
Вдруг Шурик вспомнил.
