понятна... Тоже как трэш-реализм. Доходит?
– Это якут так рассуждал?
– Это я так рассуждаю.
Он протянул руку:
– Дайте мне помаду!
Стюардессы изумленно переглянулись.
Гленда осторожно протянула Калинину тюбик.
Калинин сорвал колпачок с тюбика. Алая? Подойдет!
Перегнувшись через столик несколькими быстрыми движениями нарисовал на лбу ближайшего секьюрити перекрестие прицела. И тот же рисунок нанес на лоб второго телохранителя.
– Снимай, Марта!
Стюардесса подняла камеру.
– С этой секунды, Марта, снимай все, что творится в тесном пространстве нашего самолета. Хватит болтать. Займемся искусством. Эта запись пойдет в эфир под мерное чтение стихов Августа М.
– На французском?
– На якутском, Марта!
– Но он же пишет на французском!
– Но начинал с якутского. Надо ценить архаику. Гленда, попроси второго пилота войти в Интернет. Пусть найдет аудиофайлы с авторским исполнением стихов последнего якутского гения.
Калинин схватился за голову... Какая невыносимая боль...
Облака под крылом меняли цвет. Нежная белизна изнутри наливалась багровым светом, пульсировала, как венозная кровь.
– Куда мы летим?
Никто не ответил.
Вспышки невидимых молний отражались на черном небе. Кровавые пульсирующие облака под необыкновенно черным куполом небес. Первичный, еще только нарождающийся мир.
– Куда мы летим?
– А разве не ты вычислял маршрут?
Калинин обернулся и увидел Августа М.
Черные длинные волосы. Не похоже, чтобы их часто мыли.
Последний якутский гений нервно кусал ногти. «Оледенение душ... Я думал, ты что-то значишь... Эпоха ужаса... Неужели девчонки смогли провести тебя?... Мертвые языки ледников спускаются к столицам... Души, распахнутые как северное сияние...»
Калинину вдруг стало ясно: за бортом самолета, входящего в зону турбулентности, плывут не облака, вспыхивают не зарницы. Нет, нет, там северное сияние. Последний якутский гений прав: за бортом полощутся на мировом ледяном сквозняке полотнища северного сияния – зеленые, красные, фиолетовые...
«Вымораживать страсти...»
– Ты снова про
Август М. кивнул.
Длинное белое лицо запорошено инеем.
– Кто твой босс?
– Смерть.
Калинин засмеялся:
– Как ты попал в самолет?
– Я всегда там, где появляется
– Но тебя же нет... Ты игра моего подсознания...
Теперь рассмеялся якут. Снежная маска на его лице осталась неподвижной, но он рассмеялся.
– Снимай, Марта! Снимай его! Смотри, как он закусил губы!
– Не кричи, – голос негритянки ударил Калинина по ушам, как тяжелые ладони спецназовца.
– А, это ты!
– Ты знаешь меня?
– Ты Гленда.
Негритянка рассмеялась.
Грохот каменной лавины обрушился на Калинина.
– Я –
– Нет, ты Гленда!
Калинин наклонился к недопитой бутылке.
– Вы быстро учитесь... Горжусь...
Плеснул в стакан.
Выпил, зачерпнул ложкой икру.
Она показалась ему черной, как кровавые потеки на лбах бравых секьюрити. В них все-таки стреляли.
– О, черт!
– Как вы, Алекс?
– Кажется, нормально...
Он оглянулся:
– Где якут?
– Какой якут, Алекс?
– Певец
Гленда посмотрела на Марту:
– Мы не переборщили с дозировкой?
– На вид он может выдержать и побольше.
– Но он не в себе. Он бредит. Ты же видишь, Марта.
– Заткнись... – сказал Калинин. Хотел крикнуть, но крика не получилось, голос сорвался, голос ему не повиновался. – Когда-то Ван Гог отрезал себе ухо... А Виктор Шивцов наоборот приказал приклеить трупу лишнее ухо... Что больше бьет по нервам? Чувствуете концепцию? Вы – дуры. Вы даже не чувствуете, что вами управляет дух
– Алекс!
– Вам ведь понравились стихи?
– Какие стихи, Алекс?
– Якутские...
Тяжелая пощечина привела его в чувство.
– Сосредоточьтесь, Алекс, – Гленда бросила на столик перед Калининым листок бумаги.
– Что это?
– Бумага. Достань ручку.
– Ручку? Зачем? Я не хочу ничего писать.
– Тем не менее, Алекс, вы сейчас напишете заявление.
Какое смешное слово.
– Пишите.
