телом. Такое иногда случается в среде самых непритязательных учеников. Отсюда и мысли о мастерских…
Умозаключение восхитило меня, но нерешительность Леонардо обеспокоила.
— Раз вы так считаете, почему не сказали декану или капитану?
— Тогда я не подумал, что это может помочь следствию.
— А теперь?
— Теперь… кое-что прояснилось. Более чем. Взгляните повнимательнее на эту надпись. Что вы видите?
— Три слова, те же самые, что и утром: «Eum qui…»
— Разумеется, — прервал он меня. — А что еще? Как, по-вашему, убийца писал их?
— Пальцем и кровью своей жертвы, как мне кажется.
— Пальцем… Превосходно! Но ведь палец — не кисточка… Взгляните еще раз, как именно он это делал.
Я сосредоточился и наконец увидел то, что хотел мэтр: убийце пришлось несколько раз обмакнуть палец в кровь, чтобы начертать свою эпитафию. Буквы Е, Q, Р и второе С были более отчетливыми и более толстыми, словно «чернил» на них потребовалось больше: «EUM QUI PECCAT…» Но до меня никак не доходило, к чему клонит Леонардо.
— Ну и что?
— Обратите внимание на многоточие! После Т в слове РЕССАТ ему пришлось опять макнуть палец в кровь, чтобы поставить его. На первый взгляд точки эти ничего не меняют в содержании послания: «того, кто грешит» бесспорно означает, что жертва дурно вела себя, — а такое, отмечу в скобках, применимо к безнравственному молодому человеку — и убийца покарал его. И тем не менее он не поленился снова набрать пальцем крови и добавить в конце эти точки. Зачем? Не хотел ли он дать понять, что продолжение последует? Нет, Гвидо, многоточие поставлено здесь не случайно. Это — предостережение. Убийца, конечно же, намерен продолжить свое черное дело и предупреждает нас. Поэтому для меня отныне важны все детали. И поэтому я передаю вам все, что понял.
Он посмотрел мне в глаза.
— Сейчас речь не о том, чтобы просто расследовать это убийство, мой молодой друг… Речь, вероятнее всего, пойдет о том, чтобы предотвратить еще и следующее!
Сегодня я думаю, что подобное предсказание должно было бы испугать меня. Но, к своему стыду, должен признать, что оно меня заворожило.
3
Прошло по меньшей мере дня три, прежде чем я снова увиделся с мэтром в Бельведере.
За это время я несколько раз ходил в Дом полиции близ Пантеона, чтобы передать капитану мнение Леонардо о жертве и о намерениях убийцы. Меня обрадовало то, что Барбери нисколько не рассердился за запоздание информации, хотя и был крайне озабочен поиском истины. Короче, он заставил своих людей еще раз опросить свидетелей, дабы выяснить, был ли кто-либо с топором или другим предметом того же рода.
Ответ пришел после целого дня расспросов: кузина Марчиалли Виолетта Мелькиоро якобы заметила одного субъекта, соответствующего описанию. Уверенность основывалась на ее любви к птицам. Сама она для костюмированного праздника выбрала маску попугая, которую заказала некоему ремесленнику из Трастевере, дав ему в качестве образца парочку этих птиц, подаренных весной папе Льву X португальским послом. Все приглашенные, уверяла она, были в восторге от ее наряда.
Как бы то ни было, с самого начала праздника дама развлекалась тем, что раскланивалась со всеми гостями, носившими птичьи маски, — что-то вроде братства пернатых в царстве зверей. Однако один из приглашенных остался глух к такой забаве, не произнеся в ответ ни единого слова. На нем была красивая маска серого удода с длинным черным клювом и шелковистым хохолком на макушке. Ко всему прочему, одет он был в мавританскую одежду гранатовых тонов, на руках у него были черные перчатки.
Но это не главное. Виолетта Мелькиоро вспомнила, что в начале вечера у того гостя за пояс был заткнут короткий меч, а может быть, ножны от него, — она точно не вспомнила, — но вот ближе к ночи человек в маске удода появился с топором. В этом она была уверена. Виолетта даже поинтересовалась у своего кузена Марчиалли, не знает ли он этого странного типа, но хозяин дома не смог ей ничего сказать: все удовольствие от маскарада для него заключалось в незнании имен ряженых. По его собственному признанию, на бал мог проникнуть кто угодно, лишь бы на нем был маскарадный костюм.
Откровения синьоры Мелькиоро взволновали полицию. Меч вечером — клинок, вонзенный в спину жертвы? — а к ночи — топор… Совершенно очевидно, это мог быть убийца. Сперва он явился на маскарад во дворец, затем каким-то образом проник в колонну, убил человека, потом, пользуясь темнотой, водрузил труп на коня императора. Осмелев от успеха, незаметно покинул колонну и выставил напоказ топор, тщательно очищенный от крови жертвы. Подобная наглость, какой бы поразительной она ни казалась, могла тем не менее обернуться против преступника: достаточно было узнать, кто скрывался под маской удода, либо отыскать изготовителя этой маски. Уж тот-то, без сомнения, укажет на убийцу.
Однако все оказалось не так просто. Дополнительный опрос свидетелей подтвердил присутствие «мавра» с головой удода, но никто не видел его лица, не слышал голоса. С ремесленниками тоже не выгорело. Полиция прочесала Трастевере, Парион и все кварталы, где были мастерские изготовителей масок, париков и прочего, но никому из них не заказывали ни удода, ни чего-нибудь похожего. Можно было подумать, что маску изготовили очень давно или сделали в другом месте.
Словом, к вечеру второго дня расследование снова затопталось на месте.
Зато утром третьего дня кое-что случилось: ночью под дверь дома суперинтенданта Витторио Капедиферро была подсунута написанная печатными буквами записка. Но главный смотритель улиц в то время находился в Остии, где провел ночь подле только что скончавшейся матери. Нашел записку слуга, и у него хватило ума отнести ее властям.
Послание гласило:
«Джакопо Верде головы лишился,
И Сола опустела, весь город веселился».
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть здесь намек на колонну и ее страшного всадника.
Капитан Барбери со своим отрядом немедленно отправился на улицу Сола, что находится за пьяцца ди Сьярра, в одном из римских кварталов с дурной репутацией. Не много потребовалось времени, чтобы установить: вышеназванный Джакопо действительно жил по соседству. Вскоре нашли и его комнатенку в одном из облупленных зданий. Увы! Там обнаружили лишь старенький пустой сундучок, свечные огарки да кое-что из мужской одежды, находившейся в крайне жалком состоянии.
Домовладелица быстренько выложила все, что знала: ее жилец снимал эту каморку за куатрино в неделю — цена непомерная, если учесть, что единственное оконце выходило на пустырь с помойкой. Постояльца звали Джакопо Верде, он родом из Авеццано, ему около девятнадцати лет. Отец отправил его в Рим к одному из своих друзей, мэтру Баллокио, дабы сын обучился ремеслу художника. Но у молодого Верде не оказалось призвания к живописи, и он сбежал из мастерской, чтобы никогда не возвращаться туда. С тех пор молодой человек жил чем и как придется, занимаясь поденной работой то у одного, то у другого ремесленника.
На вопрос, приходили ли к нему люди, домовладелица ответила, что такие посещения запрещены, но она частенько замечала мужчин, ожидавших Джакопо на другой стороне улицы. Она и не старалась узнать, что это были за господа, однако они казались несколько староватыми, чтобы быть его товарищами. После того как он в понедельник вручал ей куатрино, ее мало интересовал способ, которым он зарабатывал деньги…
Когда она видела молодого человека в последний раз? В понедельник, сказала женщина, когда он вносил недельную плату, накануне бала во дворце Марчиалли. С того дня о нем ни слуху ни духу. Если завтра он не объявится, она приберет комнату и сдаст ее.
Когда все это дошло до моих ушей, я напросился в гости к Барбери. В тот же вечер мы сидели за семейным столом — вшестером, включая мать и двух сестер Флавио. Ужин был легким, как и положено за несколько дней до Нового года. После десерта из цукатов мы подождали, пока женщины удалятся в свои
