комнаты, и принялись обсуждать события прошедшего дня. Капитан все мне рассказал, а затем поделился своими соображениями.
— Думаю, именно этого Джакопо Верде и прикончили в колонне.
— Вы в этом уверены?
— Почти: одежда, найденная в комнате, в точности соответствует росту и сложению убитого. Она будто сшита на него. К тому же промысел, которым он занимался…
Совершенно очевидно, что убийца мог затащить его в колонну с определенной целью. Да и надпись на стене доказывает, что наказали его за непристойное поведение… Опять же, когда мы найдем красильщика или маляра, у которого в последние дни работал Джакопо, разъяснится происхождение синих полосочек под ногтями трупа. Тогда уже все сомнения отпадут.
— Зачем убийце отрубать ему голову?
Прежде чем ответить, Барбери допил вино из стоявшего перед ним стакана.
— Вопрос непростой, Гвидо. Вчера я ответил бы, что, вероятнее всего, это сделано с целью затруднить опознание: имя жертвы частенько приводит к убийце. Но после той записки…
— А не преступник ли подбросил ее?
— Не знаю. Во всяком случае, это было бы лишено смысла: чего ради обезображивать до неузнаваемости тело убитого, чтобы потом раскрыть нам его личность?
— Предположим, он хотел преподать урок таким типам; он мог посчитать необходимым, чтобы все узнали о природе этого греха.
— Полагаешь, убийце отвратительны содомисты?
Флавио и его отец расхохотались.
— Тогда работы у него невпроворот! Он удачно выбрал город!
— Не сомневаюсь, — продолжил я. — И тем не менее лиха беда начало.
— Если только убийца — автор записки! Мы всех опросили: любой мог заметить выходящего из колонны. И подбросить записку мог кто угодно.
— Согласен. Но, рискуя изобличить кого-то, не проще ли вплотную заняться палачом, а не жертвой?
Мой аргумент оказался весомым: капитан полиции перестал смеяться.
— В твоем замечании что-то есть, Гвидо. И все же пока мы далеки от истины и не можем знать всех тонкостей. Автор записки, наверное, хотел навести нас на след и не повредить себе. А иначе — не быть скомпрометированным в глазах преступника. Может, он опасается мести, кто знает? Этим и объясняется то, что в записке печатные буквы.
— Возможно, таинственный свидетель боялся, что мы найдем его по почерку?
— Можно думать и так, и так.
— Печатник, сделавший эту работу, непременно вспомнит своего заказчика! Такое же не часто случается!
— Не исключено, но в Риме пять десятков печатников, и один из них может солгать, особенно если ему хорошо заплатили. Странно, однако: чем больше собирается материала, способного вывести нас на правильную дорогу, тем больше становится этих дорог. Изготовители масок, художники, проститутки, извращенцы, печатники… Так мы дойдем до того, что будем опрашивать всех жителей Рима!
— А о ключах от колонны есть что-нибудь новенькое?
— Люди из Сант-Анджело утверждают, что не было ни кражи, ни взлома. А хранителю я верю: он — честный человек.
— Тогда, похоже, убийца обладает способностью проходить сквозь стены…
— Конечно же, нет. Со временем мы разгадаем эту загадку. А пока…
Барбери встал.
— Уже поздно. Что-то я притомился… Пойду спать. Чего, впрочем, и вам желаю.
Он направился к двери, но по пути спохватился:
— Да… Гвидо, пойдешь в Дом полиции, не забудь принести печатку.
— Непременно, капитан, завтра же принесу.
Попрощавшись с Флавио, я тоже ушел.
Несколькими минутами позже, вернувшись домой, я заметил на столе письмо, положенное матушкой на виду. Написано оно было самим Леонардо; он приглашал меня на следующий день к себе.
4
В Ватикане я не был с тех пор, как погиб мой отец, и именно о нем я думал, объясняя швейцарскому гвардейцу цель моего визита. Последний без особых трудностей пропустил меня, и я пересек двор Бельведера быстрым шагом: во-первых, по причине холодной погоды, завладевшей городом, а во- вторых, из боязни какой-либо нежелательной встречи. Слишком уж неприятные воспоминания остались у меня от этого места…
Вилла Бельведер была построена лет двадцать назад при Иннокентии VIII в северной части понтификальной крепости. Сейчас она формой напоминала огромную букву U, крышу которой окаймляли зубцы. Из нее открывалась панорама Сабинских гор. Я заранее разузнал, что мэтр да Винчи занимает большую часть третьего этажа, которую он велел перестроить по своему вкусу: там были переделаны полы и потолки, расширены окна для большего доступа света, перенесены внутренние стены для оборудования просторной мастерской, дополнительно пристроены комнаты различного назначения и большая кухня.
Встретил меня крепко сбитый мужчина лет тридцати, который подозрительно окинул меня взглядом с головы до ног. Он сказал, что зовут его Салаи. Хотя он, как показалось, и не удивился моему приходу, все же веяло от него какой-то глухой враждебностью, абсолютно мне непонятной. Однако он проводил меня в просторное помещение с высоким, метра четыре, потолком, где царил неописуемый беспорядок: такого мне еще не доводилось видеть.
Были там большие столы, заваленные грудами бумаг, чертежей, рисунков, книг. Сундуки, придвинутые к стенам, служили подставками для каких-то железных и деревянных устройств, назначение которых я не способен был угадать. В одном углу находился верстак для растирания красок, весь покрытый разноцветными пятнами, там же примостились горшочки с кистями и кисточками, перьями и заостренными палочками.
Под потолком — система блоков, удерживавших что-то вроде мольберта, на котором была укреплена рама перевернутой картины. В другом углу помещения в огромном камине бушевал адский огонь. Из камина торчали металлические раскаленные трубки, а в пламени я смог разглядеть стеклянную расплавленную массу. Рядом на куске материи был разложен набор острых предметов, напоминающих хирургические инструменты, которыми пользуются врачи на Востоке. По правде говоря, я не знал, что и подумать обо всем увиденном, как и о странном запахе — смеси из красок, ароматических трав и горелого железа, — исходившем от всего ансамбля.
Салаи тотчас указал мне на скамью около одного из столов и попросил ожидать мэтра и ни к чему не прикасаться. Он еще раз недоверчиво взглянул на меня и ушел в ту же дверь, через которую мы вошли.
Итак, я остался один в мастерской да Винчи.
Мое внимание привлекли кипы бумажных листов. На одном из них были нарисованы две церкви с куполами гармоничных пропорций, будто бы предназначенные для приема небесных ангелов. На другом был изображен причудливый механизм, похоже, предназначенный для вытягивания и скручивания корабельных канатов. Как я полагал, Медичи весьма были заинтересованы этой отраслью. На третьем я безошибочно узнал легкие человека в разрезе. Расположение разветвляющихся бронхов поразило меня своей правильностью и точностью. Теперь мне понятнее стала репутация анатома, которую Леонардо заслужил в больнице Сан-Спирито: казалось, лист приложили к дыхательному органу, и тот отпечатался на нем. Какую пользу принесло бы опубликование серии таких планшетов! Сколько бы профессоров в одночасье лишились бы возможности изводить своих учеников!
Рядом с рисунками лежали листы, исписанные строчками, которые я тщетно попытался прочесть. Хотя мне казалось, что узнаю некоторые буквы, у меня не возникало никаких привычных ассоциаций, словно слова и фразы лишь заимствовали наш алфавит, чтобы в конечном итоге образовать совершенно другой язык. Лишь многим позже я узнал, что мэтр был левшой и писал справа налево, к тому же в зеркальном
