мне пищу для размышлений — все остальное сделал я сам. Я знаю ваши убеждения, а вот юноше вы забыли сказать, что вы аболиционист. Это придает вашим словам несколько иной оттенок, чем думает мальчик, не так ли? Но я все-таки неважного мнения о вашем аболиционизме, и вот почему. Упрекая юношу в гибели обращенных гемов, вы все-таки рассматриваете их как бессмысленные и бессловесные жертвы. При всем вашем аболиционизме они продолжают для вас оставаться животными, в лучшем случае — детьми. Одни их обольщают, другие истязают. Вы ни на секунду не помыслили, что их жертва могла быть свободной и сознательной.
— Даже если так… — проговорил эколог. — Даже если так…
— А вот тут позвольте указать вам на… скажем так, культурное различие между нами и вами. Может быть, не каждый из нас, в случае, когда человеческое достоинство несовместимо с жизнью, сможет избрать достоинство… Но каждый из нас знает, что такие ситуации возможны и какой выбор следует сделать.
— Но вы-то сами его не сделали, — бросил Бадрис.
— Да, — Торвальд слегка сдвинул брови. — Я струсил. Это одна из причин, по которой сейчас я отвергаю гражданскую присягу при свидетеле со стороны дома Рива.
— Чувствуя себя в полной безопасности среди своих людей. Посреди моря, где может случиться что угодно.
— Вы настолько скверно думаете о нас? — старпом вскочил со своего места. — Да ради своей чести мы будем беречь вас как зеницу ока — каждый, до последнего матроса!
— Я имел в виду в первую очередь вашу честь, — добавил Торвальд. — Но вообще-то… я не нуждаюсь ни в каких гарантиях.
— То есть, намерены с легкостью подставить семью, которая вам доверилась, — сощурился эколог.
— То, что должно быть сделано — должно быть сделано, — не выдержал наконец Дик. — Господин Торвальд сказал, что вы аболиционист, но из чего, кроме слов, это видно? И сколько вам стоят слова? Вы эколог, у вас право неприкосновенности, и здесь все гордятся тем, как они широко мыслят. Если вы не начнете проповедовать гемам хотя бы свою веру в аболиционизм — вас никто не тронет. Вы никого не подставите. И никому не поможете. Вы вообще ничего не сделаете — и будете этим гордиться. Такие как вы, позволили Кимере ввести здесь рабство двести лет назад — потому что молчали. Вы и сейчас молчите. Шнайдер элиминирует гемов — и не о чем станет болеть вашей голове. Вы просто вздохнете с облегчением и умоете руки. Считайте нас лицемерами, а себя честным человеком. Идите и дальше делайте своё «ничего». Это у вас прекрасно получается!
— Матрос Огаи, покиньте помещение, — приказал Торвальд. Можно было и не приказывать: Дик и сам бы не хотел оставаться с Бадрисом в одной комнате.
Он выбрался на крытый участок палубы, пристегнулся, встал к ветру спиной и принялся сворачивать самокрутку. В горле саднило. Пальцы тряслись, и когда самокрутка уже почти была готова, бумага, на которую успели попасть брызги, вдруг разлезлась ровно посередине от неловкого движения. Смесь табака и водорослей высыпалась на палубу, и вода тут же слизнула ее. Дик выругался и бросил скомканную бумажку в волны.
— Это несправедливо! — крикнул он в серую мглу.
Ответа не было — если не считать ответом новую волну, захлестнувшую на этот раз и колени.
Два поисковых бота вернулись — и Дику пришлось вынимать их вместе с господином Бадрисом, поскольку ни один из гемов не был достаточно подготовлен к этой работе.
Бота-ищейку легко запустить: всего и дела, что швырнуть его в воду. Конечно, перед этим нужно проверить перед этим, заряжены ли батареи, в порядке ли ходовая часть и система ориентирования — и эта работа требует приложения не только рук, но и головы. А вот сам запуск — дело совершенно плевое.
Однако вытащить бота — работа была не из легких, особенно в шторм. Даже если самим ботом и палубным манипулятором управляют мастера. А уж если и бот, и манипулятор — безнадежное старье, то после долгих бесплодных попыток проще спуститься на фале за борт и вручную закрепить швартовочный трос.
И, конечно, делать это должен самый легкий. И хотя бы в общих чертах знакомый с устройством ищейки.
Так что господин Бадрис мог сколько угодно объявлять Дику бойкот — а обойтись без него не мог.
Конечно, с ними был еще гем Алекс, которого Дик готовил одновременно и к крещению и к должности помощника эколога, но послать за борт гема мешали и убеждения, и соображения практические: Алекс был совершенно сухопутным существом. Дик выбрал его себе на смену потому, что из всех гемов он один не приходил в панический ужас на раскачивающейся палубе — но требовать, чтобы он еще и плавал, было бы уже слишком.
Слава Тебе, Господи, — сказал про себя юноша, сбрасывая и упихивая в герметичный пакет одежду, — спасибо Тебе большое за то, что здесь и сейчас экваториальные воды и зима Акхат. И за то, что я переберусь на «Юрате» раньше, чем мы войдем в полярные воды. Хотя боты и там древние, а я вполне могу оказаться самым легким…
Интересно, подумал он, перебираясь через борт и проверяя, не заедает ли безынерционную лебедку — хватит ли потом у Бадриса аболиционизма на то, чтобы нырять самому? Или он Алекса пошлет?
Юноша закончил проверку и сказал:
— Все в порядке.
Господин Бадрис кивнул. Совсем не разговаривать с Диком он все-таки не мог — но свести общение до односложных команд и кивков оказался вполне способен.
Дик оттолкнулся ногами от борта как можно сильней — и маятником, пятками вперед, пошел на свободном тросе в воду. При спокойной воде лучше было бы спуститься медленно — но опасность удариться о воду или шлепнуться на бот была существенно ниже опасности треснуться с размаху о борт. А при спокойной воде, скорее всего, и нырять бы не пришлось…
Дик ушел с разлета на глубину примерно в четыре метра, и, как только облачко пузырьков перестало мешать, огляделся. Видимость была паршивая, но юноша рассмотрел справа от себя ряд мощных гребных винтов (остановленных ради поимки ботов), а слева — вроде бы мелькнул блик…
А вот внизу под собой Дик увидел такое, от чего у него все сжалось в паху. Гибкая, быстрая черная тварь не меньше трех метров в длину, описывала «восьмерки» ровно под ним, поднимаясь все выше.
Дик сделал самый сильный гребок руками и ногами, какой только смог. Потом второй. Ртутная пленка поверхности приближалась, но тварь была быстрее: в следующее мгновение Дик увидел ее рядом с собой — прямую, как торпеда, оперенную длинными плавниками… В блеске ее глаз, в том, как вразнобой они двигались, было что-то неестественное, и потому особенно ужасное. Как при встрече с полоумным людоедом в ничьих пещерах, Дик сорвался в панику. И как тогда, разум почти парализовало, а вот животные инстинкты не подвели. Подтянув ноги, Дик выдернул из закрепленных на лодыжке ножен универсалку и придал ей конфигурацию лезвия. Черная рыбина пошла по спирали совсем близко, чуть ли не обвив юношу своим телом — и Дик (лучшего случая не будет) ударив ее в бок, повел лезвие вниз, вспорол чёрное брюхо почти по всей длине.
Тварь, как делает все живое, получив рану, рванулась в сторону. Дика вынесло на поверхность и он, ухватив ртом столько воздуха, сколько сумел, истошно заорал:
— Выбирайте!!!
Лицо господина Бадриса было спокойным как поверхность покрытого льдом астероида. Дик обмер. В долю секунды он понял, что господину Бадрису тоже представился случай, лучше не бывает — достаточно даже не отстегнуть трос, этого ему не простила бы команда, а просто помедлить. Он ведь не знал, что Дик серьезно ранил тварь…
И тут фал натянулся и Дика подняло над водой. Несколько секунд — и юноша был уже наверху. Господин Бадрис протянул ему руку, не дожидаясь, пока манипулятор перенесет ныряльщика через борт.
— Что случилось?
— Там… какая-то длинная черная рыба. Напала на меня.
— Что за рыба? На что похожа?
