— Вообще-то, Майлзу… то есть, моему учителю, шеэду… не нравилось, когда изучают сначала человеческое фехтование, а потом переходят к орриу. Он считал, что это портит руку. Она привыкает к постоянной длине и балансировке клинка — и человек не может реализовать главное преимущество орриу.
Он встал в позицию и поднял оружие, выдвинув лезвие на четыре ладони.
— Возможность начать бой первым, когда противник еще не знает, готов он или нет — это часто возможность остаться в живых.
Он махнул свогом в выпаде — и сбил шляпу с Лапидота, стоявшего в трех метрах.
— Осторошно! — крикнул тот. — Тоше мне Вильгельм Телль!
— Извините, сэр, — Дик вернул шляпу, гадая, что бы значило это языколомное ругательство — «вильгельмтелль». — Я бы вас не задел, правда.
— Ви меня напугаль! Штоб ви зналь, я ошень нервни.
Дик улыбнулся. Ему уже рассказали, как этот «нервный» человек под шквальным огнем лучевых орудий подвел «Густава-Адольфа» на дистанцию поражения гравизарядом и смял обе орудийные башни анзудского линкора «Хумбаба» как одноразовые стаканы.
— Работа гибким клинком, — продолжал он, — должна чередоваться с работой жестким…
Он вдруг смутился, поняв, что говорит всем известные вещи. Как их называл Габо — бананности?
— Расскажи лучше, как работаешь большим пальцем, — попросил Крейнер.
А вот это была богатая тема. Большой палец отвечал за модуляцию длины и жесткости клинка. Дик очень долго избавлялся от непроизвольной манеры выбрасывать клинок вместе с любым движением руки вперед. Это больше всего делает бойца предсказуемым: следи за движением рук — и поймешь, какой клинок тебе готовят.
— Майлз специально заставлял меня отрабатывать блок выбросом, с захлёстом при движении руки назад, — он показал «вхолостую», потом показал еще раз, в паре с Крейнером.
— А покажи этот удар из-за головы, — попросил Холмберг.
— Какой? — не понял Дик.
— Ну, когда я пытался достать тебя сверху, через флорд, — пояснил связист. — Ты блокировал и тут же парировал выбросом, я еле успел убраться.
— Атакуйте меня. Может, я вспомню.
Холмберг взял у Крейнера свог и атаковал. Дик тут же вспомнил — не головой, телом — как он парировал: действительно, в момент удара человек настолько открыт, что можно, парируя, выдвинуть клинок — и ему почти некуда будет деваться. Но вместе с тем достаточно опытный боец, вроде Кьелла Холмберга, мог успеть убраться из-под удара и тогда весь выигрыш от эффекта внезапности терялся на возвращении клинка к прежней длине.
— Это не очень хороший прием, — попробовал объяснить он, — я только что его придумал.
По тому, как переглянулись фехтовальщики, он понял, что опять сморозил что-то не то.
— Ты, главное, не забывай его теперь, — посоветовал Крейнер после паузы. — Эффективный контрприем против удара сверху с захлёстом на дороге не валяется.
Дик промолчал, чтобы не ляпнуть еще какой-нибудь глупости. Майлз почти никогда не использовал удар сверху с захлёстом. Если у обычных людей это так часто делают — нужно запомнить.
Офицеры продолжали расспрашивать его — чем больше расспрашивали, тем больше Дик чувствовал себя неловко. Он не умел объяснить почти ничего. Не знал принятых у людей названий связок и приемов. Не всегда мог вспомнить и повторить, что делал в тот или иной момент. Это было все равно что объяснять словами пилотирование в межпространстве — если не хуже. Наконец, увидев, как ему не по себе и утомившись от жары, вояки сжалились и отпустили его.
Дик спустился с раскаленной палубы в душевую, смыл пот. Оттуда пошел в свой кубрик, думая, как скоротать время до ночи, если не позовет Бадрис. Можно было и полежать почитать в прохладе — а с другой стороны, система вентиляции была не на высоте и в кубриках становилось душновато, если там собирались все жильцы. А гемы, когда не было работы, старались держаться подальше от людей и как раз толклись в кубриках.
Дик решил, если будет душно — взять сантор и патрон и читать в столовой. Толкнул дверь кубрика — и чуть ли не носом уперся в адмирала Вальне.
— Оро, — удивился он. — Что вы здесь делаете, сэр?
— То, к чему призывает меня христианский долг, — ответил Вальне с улыбкой. — Исправляю некоторые ваши промахи.
И вышел.
Дик, присев на свою койку, оглядел кубрик. Гемы отводили глаза. Обычно разговорчивые, они сейчас как-то странно молчали.
— Ну? — спросил юноша, поняв, что по собственной инициативе не заговорит никто. — Что стряслось?
— Ран никогда раньше не рассказывал нам про плохое место, — отозвался наконец Семерка, один из старших.
— Плохое место, где злые демоны мучают тех, кто плохо поступал, — добавил Алекс.
— Так, — Дик вдохнул поглубже, чтобы выветрился гнев, поднимающийся в груди как ядовитый газ. — И что же господин Вальне рассказал вам об этом месте?
— О! — глаза Умника округлились как и его рот, — там ужасно! Тех, кто не попал на небеса, но не сделал ничего плохого, выгоняют на холодную равнину, где их кусают злые насекомые! Те, кто не знали Христа, даже если они не сделали ничего плохого, сидят в темном высоком замке. Но дальше страшней. Там одних носит страшный ураган, другие мучаются в болоте под ледяным дождем, третьи корчатся в грязи…
Тут все гемы затараторили наперебой, каждый вспоминая новые ужасные подробности. Дик слушал молча, сжав кулаки. Кто бы мог подумать, что у сухаря Вальне такая богатая и такая извращенная фантазия. Хотя вряд ли он придумал это сам. Скорее всего, где-то вычитал — и тот, кто это написал, явно был человеком злым и на весь мир обиженным. Впрочем, авторство этой злой чепухи не так смущало Дика, как увлечение, с которым гемы предавались переживанию ужаса.
— Ямэ, — оборвал он их наконец. Ему хотелось выбежать отсюда, найти Вальне и разбить его вороний нос. Но делать этого было нельзя, и в самую последнюю очередь — ради дисциплины. В первую — ради гемов, ради их золотистых глаз, раскрытых в ожидании нового слова.
— Плохое место, говорите… — юноша взъерошил мокрые волосы. — Да, я не спешил рассказывать вам о нем. Это не главное на самом деле. Если бы Бога нужно было любить только потому что есть ад и Бог решает, кого туда отправить, а кого спасти… то Бога нельзя было бы любить. Он не стоил бы того, чтобы вам о нем рассказывать. Просто еще один хозяин над хозяевами.
— А разве он не…
— Он больше, — сказал Дик. — Много больше.
— А как же… плохое место?
— Ну, — Дик повел плечами. — Вы знаете, что на свете есть плохие люди. И что они сами выбрали быть плохими. Такие, как работорговцы, например. Они не умеют любить. Они умеют только убивать и мучить. Что Богу делать с ними? Что делать, если они хотят такими быть? Им нужно дать место, чтобы существовать. И не выпускать их оттуда, чтобы они не могли больше мучить людей хороших. А раз они все плохие… то, конечно же, это плохое место. Понимаете?
Они молчали и смотрели вопросительно. Дик вздохнул и поискал еще слов.
— Ну, посмотрите на эту навегу. Разве здесь плохое место?
— Нет, нет, — тихим эхом пронеслось по кругу. — Здесь хорошо кормят… и никогда не бьют… и не очень много работы…
— Вот видите. А если бы кормили плохо и били и работы было полно, так что некогда спать… тогда что?
— Тогда это было бы очень плохое место, — сказал Умник.
— Значит, место не может быть плохим само по себе. Люди делают его таким. Или другим. Хорошим
