— Я сама с тобой буду заниматься!
И она стала со мной заниматься. Это были мучительные занятия. Нине казалось, что если она все понимает, то и для других это очень просто. Она думала, что я над ней издеваюсь. А я не издевалась. Я просто не могла ничего понять. Однажды Нина даже заплакала от бессилия.
— Не плачь, — утешала я ее. — «Воля и труд человека дивные дива творят». Н. Некрасов.
— Ну да! — всхлипнула она. — Его бы сюда! Попробовал бы вбить в твою башку, что такое ось симметрии!
Занятия математикой стали серьезно угрожать нашей дружбе. Нина призналась мне, что иногда во время этих занятий у нее появляется желание меня убить. И она решила, что подтягивать меня по математике должен Юрка Жарковский, поскольку это отчасти из-за него я так запустила предмет.
Юрка согласился подтягивать меня. Правда, при этом он иронически усмехнулся, как бы давая понять, что со мной — занимайся не занимайся — толку не будет. В глубине души я была с ним согласна.
Все же мы начали оставаться с ним после уроков. Но потом решили, что раз мы живем в одном подъезде, то лучше, если я буду приходить к нему домой, а то после уроков есть хочется и в классе душно.
Рудковская очень ревниво относилась к нашим занятиям. Ей не хотелось делить меня ни с кем. Каждый день она требовала отчета. Я должна была показывать ей тетрадь, в которой мы с Юркой решали задачи. И если записей было, по ее мнению, мало, она учиняла мне целый допрос — почему и отчего.
— Он тебе нравится? — спросила она меня однажды.
— Кто?
— Жарковский.
Я расхохоталась:
— Мне?! Жарковский?! С чего ты взяла?
— Некоторые окружающие это заметили.
— Передай этим окружающим, что они дураки! — возмутилась я. — Ничуть мне Жарковский не нравится! Я вообще на него не смотрю как на мальчишку. Может, если бы он был девчонкой, мы бы с ним дружили, а так...
— Ты знаешь... — сказала Нина. — В последнее время мне стало казаться, что между мальчиками и девочками не может существовать чистой дружбы.
— А какая же?
— Дружба плюс... любовь... — ответила она, опустив глаза. — Я могла бы доказать это на собственном примере... Не называя имени, разумеется. В общем... С недавнего времени я поняла, что мне очень нравится один человек.
— Из нашего класса?
Она помолчала, потом с некоторым усилием ответила:
— Да. Он об этом, конечно, не знает. И никогда не узнает.
— А ты ему?
Она пожала плечами:
— Во всяком случае, я никогда не выйду за него замуж. Потому что он — идеал. А замуж выходят не за идеалов, а за обыкновенных людей.
— Откуда ты знаешь, что он — идеал?
— Знаю, — твердо ответила она.
Я не стала спорить.
— Скажи честно, — продолжала она, помолчав — Он тебе действительно не нравится?
— Иди ты со своим Жарковским! — разозлилась я. — Что ты ко мне пристала?..
Я вдруг осеклась и взглянула на нее с чувством шерлокхолмсской прозорливости:
— Юрка?!
— Да, Юрка, — глядя мне прямо в глаза, ответила Рудковская. — И если ты порядочный человек, то обещай мне одну вещь.
— Какую?
— Обещай, что ты в него не влюбишься.
Как только она это сказала, я почувствовала, что влюбляюсь в Юрку. Это было какое-то наваждение. Минуту назад он был мне так же безразличен, как чернильное пятно на его рукаве. И вдруг...
Третий год мы сидим с ним на одной парте, я отпихивала его локоть, когда он слишком заезжал на мою половину, мы обменивались ничего не значащими фразами. Мы даже не дружили: ведь то, что он решал за меня контрольные, — это еще не дружба.
Наверно, для того чтобы влюбиться, нужно увидеть человека чужими глазами. И вот я взглянула на него глазами Нины Рудковской и поняла, какая я была дура.
Но поздно, поздно! Ведь она сейчас ждала от меня порядочности, которую с таким трудом сама же во мне воспитывала.
— Обещаю, — глухо ответила я.
Рудковская словно крепким поводком привязала меня к себе своей тайной. Теперь, стоило мне пройтись на перемене не с ней, а с кем-нибудь другим, она обижалась и требовала объяснений.
В каком-то отношении мне это даже льстило: все-таки она была в классе заметной фигурой, да и не только в классе. Наша стенгазета обратила на себя внимание. Статью Рудковской «О чтении художественной литературы» обсуждали даже учителя. Председатель совета дружины Эмма Поздняк намекнула, что Нину, возможно, выберут в редколлегию школьной стенгазеты.
Конечно, мне было приятно, что такой человек со мной дружит.
Но иногда мне очень хотелось пошляться по улицам с Таней Белоусовой, поболтать о пустяках, съехать с ледяной горки, нахохотаться вдоволь.
Где там! Рудковская бдительно следила за нами и, если видела, что я стою и разговариваю с Таней, ревниво вспыхивала и устраивала мне разнос.
— Неужели ты можешь говорить с ней после того, как я открыла тебе душу!
Да, возможно, Таня Белоусова и тянула меня по линии наименьшего сопротивления, но какой недоступно-соблазнительной казалась мне теперь эта линия! С Таней мы были на равных. За Рудковской же приходилось все время тянуться, а это — безнадежное дело: все равно она оставалась недосягаемой.
Однажды, когда мы с ней возвращались из школы, меня окликнула Таня:
— Мне нужно тебе что-то сказать. Только это секрет. Рудковская, отойди на минутку.
— Я вообще могу уйти! — с достоинством ответила Нина и повернула за угол.
— Слушай, — сказала Таня. — Если моя мама тебе сегодня вечером позвонит и спросит, где я, скажи, что я у тебя готовлю уроки.
— А вдруг она попросит позвать тебя к телефону?
— Тогда... Тогда наври что-нибудь. Скажи, что я только что от тебя ушла. Мне просто необходимо, понимаешь?
Возможно, я должна была сказать, что ложь до добра не доводит, и всякие другие правильные слова, которые сказала бы на моем месте Рудковская. Но, видно, ей меня еще воспитывать и воспитывать.
— Ладно, — ответила я. — С Шуриком идешь встречаться?
— Ага. Только — ни-кому! Рудковской особенно!
— Что я, не понимаю?
Таня зажмурилась и помотала головой:
— Ой, что будет!
— А чего?
— Сама не знаю. Понимаешь, я летом наврала ему, что учусь в восьмом. И теперь я дико боюсь, что это раскроется.
— А зачем врала-то?
— Ну да, зачем! Он-то — в девятом! Для него семиклассница — это вообще! Он знаешь какой умный!
— Да он и не догадается, что ты в седьмом. Вон ты какая!
— Ну и что! Это — по фигуре. А вдруг он спросит что-нибудь из программы восьмого класса? Ой, ну