Дальше рассказывать особенно нечего. Дождавшись полудня, я еще раз посетил Сумеречный рынок, закутавшись в шимарское лоохи, без особых проблем отыскал там все, что мне требовалось, а потом приготовил ядовитый раствор, и первая, самая главная защитная руна, как и было обещано в древнем рецепте, не убила меня, а лишь навсегда отравила мою кровь. Дальнейшее было делом техники. На остатках раствора я замешал специальную несмываемую краску, начертил на ногтях защитные руны и наконец вернулся к изготовлению перчаток.
Чиффа регулярно меня навещал и искренне радовался всякий раз, обнаружив, что я по-прежнему жив. Мне это, надо сказать, пошло на пользу. Я имею в виду, что, когда в Мире вдруг появляется человек, который предпочитает видеть тебя живым, а не мертвым, это постепенно смягчает характер. Особенно если прежде дела долгое время обстояли иначе, как это было в моем случае.
Так или иначе, но сведения о рунах, которые я отыскал в библиотеке Семилистника, оказались достоверными, инструкция, записанная в моей тетради мертвой рукой, — подробной и понятной, а я не совершил ни одной серьезной ошибки, претворяя эти новые знания в жизнь. Примерно три дюжины дней спустя Перчатки Смерти были готовы. Причем я сам, без чужих подсказок, заранее подумал, что мне понадобится ящик для их хранения, нашел в отцовском шкафу красивый деревянный ларец работы куманских мастеров и украсил его все теми же защитными рунами, расположив их в особой последовательности, специально предназначенной для
Чиффа был чрезвычайно доволен и, как мне показалось, изрядно удивлен, поскольку до последнего момента ожидал подвоха. Он тут же потащил меня на охоту — опробовать обновку. Тогда же мы обнаружили, что убивает только моя левая перчатка, бывшая рука Кибы Аццаха, которую я извлек из магического кристалла. Правая перчатка, сделанная из руки магистра Йука Йуггари, убитого в драке, обладала милосердным нравом — она лишь парализовала жертву, не причиняя ей никакого вреда. Чиффа по этому поводу пришел в восторг, а мне было все равно, потому что к тому времени я как-то незаметно выучился быть равнодушным вообще ко всему — в смысле, стал столь искусно игнорировать бушующие в моем сердце бури, что сам почти поверил, будто никаких бурь нет вовсе. И не было никогда.
Так прошли без малого три дюжины лет, о которых мне почти нечего рассказать. Они, конечно, были насыщены событиями, потому что Чиффа то и дело подбрасывал мне работу, без особых скидок на неопытность. Если бы в юности мне показали поименный список моих будущих жертв, я был бы счастлив и горд, а теперь лишь чувство долга понуждало меня производить все эти, в сущности, бессмысленные действия: изменив облик и запах, покидать свой кабинет, часами сидеть в засаде, убивать каких-то малоинтересных мне посторонних людей, получать за это деньги, которые я почти не имел возможности тратить, а потому просто сваливал в кучу на чердаке отцовского дома. Чиффа, я видел, находил в делах такого рода азарт и удовольствие, вполне искренне радовался всякому успеху; впрочем, редкие неудачи тоже его веселили, поскольку сулили новый, еще более захватывающий виток игры. Я же просто старался безупречно выполнить порученную работу. Думаю, если бы мне пришлось переписывать королевские указы или, скажем, чинить амобилеры, мое отношение к работе не изменилось бы. Надо — значит, надо, соберись, забудь о собственных предпочтениях и делай дело. Если удача твоя окажется столь велика, что доживешь до утра, получишь передышку, снова будешь вдыхать воздух, глядеть по сторонам, слушать звуки, прикасаться, к чему пожелаешь, станешь ходить, лежать, летать, спать и видеть сны; все это не вернет тебе утраченную способность радоваться, зато подарит наслаждение, и это лучше, чем ничего, уж во всяком случае много больше, чем можно было рассчитывать, потому что рассчитывать тебе, честно говоря, было не на что.
Но если вам показалось, будто мне все эти годы жилось тяжело, значит, я ввел вас в заблуждение, не нашел нужных слов, чтобы сказать: существование мое наконец исполнилось совершенно особого смысла, в нем не осталось места ни страданиям, ни страху; в то же время мне было абсолютно все равно, хороша моя жизнь или плоха, и этот новый взгляд на вещи стал для меня подлинным сокровищем. Потому что Чиффа, конечно, очень правильно говорил — дескать, если тебя не принимают всерьез другие люди, это развязывает руки; так вот, когда ты сам перестаешь придавать значение себе и своей жизни, узнаешь вкус подлинной свободы. Во всяком случае, со мной вышло именно так.
И конечно, была в моей тогдашней жизни чрезвычайно важная составляющая, назвать которую счастьем мне не позволяет лишь внутренняя потребность в точных определениях. Однако это было очень похоже на счастье: я все время чему-нибудь учился. Чиффа оказался прекрасным наставником, а я, надо думать, был почти идеальным учеником, по крайней мере, меня не нужно было ни понукать, ни уговаривать, ни призывать к серьезности. В результате мы оба были друг другом чрезвычайно довольны, а это, насколько я знаю, большая редкость.
Вас, наверное, позабавит мое замечание, но только теперь мы приблизились к началу истории, которую я изначально намеревался вам рассказать. Вступление мое, мягко говоря, несколько затянулось, это противоречит всем известным мне законам композиции, но я отдаю себе отчет, что из всех сидящих за этим столом законами композиции интересуюсь только я сам, а значит, интересам слушателей не было нанесено существенного ущерба. Это отчасти примиряет меня с собственным несовершенством.
Ранней осенью — я сам только сейчас сообразил, что все наиважнейшие, ключевые события моей жизни почему-то происходили именно осенью, кроме разве что рождения; родился я, если верить отцовским воспоминаниям, в конце зимы. Можно подумать, моей судьбе очень нравится, как звучит слово «осень», особенно в моем исполнении. Когда я говорю: «Однажды осенью», она замирает от удовольствия и бежит сочинять для меня какое-нибудь новое приключение, которое непременно случится осенью, когда же еще.
Кстати, там, у нас дома, в Ехо, сейчас тоже осень, так-то.
Но не буду больше отвлекаться. Итак, ранней осенью три тысячи сто восемьдесят седьмого года эпохи орденов мы с Чиффой ужинали в крошечной рыбацкой забегаловке, расположенной на границе двух безымянных прибрежных селений страны Ташер. Тут, наверное, следует отдельно разъяснить, что мы почти каждый вечер отправлялись поужинать туда, где нет ни единого шанса встретить знакомое лицо. Лучше всего для этого подходили страны, удаленные от Соединенного Королевства на максимально возможное расстояние. Ну, положим, отправляться в Арварох нам все же в голову не пришло бы: на этой неприветливой земле мы были бы вынуждены коротать досуг, отбиваясь от воинственных аборигенов и гигантских птиц, да и поужинать там толком негде, если только очередной завоеватель Арвароха не пришлет приглашения к своему столу, а на это надежды мало.
Конечно, мы с Чиффой были не единственные такие умники. Многие уставшие от почти столетней войны магистры, с грехом пополам овладевшие искусством Темного Пути, предпочитали отправляться на отдых в Куманский халифат, благо жизнь там роскошна и относительно дешева, нравы более чем свободные, кухня отменная, а наивные местные жители обычно столь восхищены возможностью познакомиться с настоящими угуландскими колдунами, что им в голову не придет прикинуть расстояние до Сердца Мира и сообразить, что грозный заморский гость сейчас беспомощен, как младенец. Поэтому Кумон и Капутту мы считали прекрасными местами для охоты и использовали соответствующим образом. А для дружеских обедов и прочих развлечений в таком духе выбрали Ташер — маленькую приморскую страну с превосходным теплым климатом, невежественным, но дружелюбным населением и кухней столь изысканной, что я до сих пор не могу понять, каким образом ташерским поварам удается добиться столь блистательных результатов, не прибегая к Очевидной магии, использовать которую на большом расстоянии от Сердца Мира, разумеется, совершенно невозможно.
Я снова отклонился от темы, зато вы получили хоть какое-то представление о моей тогдашней жизни. Как я уже говорил, в ней было немало приятных сторон. Взять хотя бы возможность коротать вечера в полной тишине, на пустынном берегу теплого моря, в обществе прихваченной из дома книги или Чиффы, беседы с которым доставляли мне не меньшее удовольствие, чем
