то и он ничего не мог объяснить точно, а только: „ждите терпеливо”, да о защите Родины, одни уговоры.
А потом пустили, от властей, слух: кто уйдёт из армии – тот и не получит земли. И дезертирство сразу уменьшилось. И даже стали возвращаться на фронт немало. Так что, может быть, дело не потеряно.
А между тем под боком у министра своя же поливановская комиссия промолачивает и прокручивает (и тормозит), но неотвратимо же к выходу: „Положение о комитетах” и „Декларацию прав солдата”. Первая в мировой истории конституция армии. И – кто будет в этих комитетах? Кто грамотен в армии, кроме офицеров? Писари, фельдшеры да солдаты-евреи. Евреев – можно понять: они в эту революцию влились за свои права. А русские – просто своё государство разваливают, не щадя.
Вдруг – телеграмма из Новочеркасска от донского съезда: приветствуем военного министра, готовы защищать Временное правительство от всяких попыток ограничить его власть!
Так и колебало Гучкова все эти недели: между надеждами и крушением надежд, между эйфорией и отчаянием. Всего полтора месяца назад он долгожданно рисовался себе умным волевым вождём русской армии и флота, окружённым плеядой умно-подобранных решительных блистательных офицеров. И вот – высился над армией бессильной сползающей верхушкой, и ничего не мог управить без Совета рабочих депутатов, – да каких там к чёрту рабочих, там не рабочие верховодят.
И как ни мерзко было Гучкову, как ни зарекался он не иметь больше дела никогда с этой сволочью – но именно на сегодня, вторую половину дня, он пригласил их головку к себе в довмин на разговор. И теперь, по воротившейся сердечной слабости, надо бы отменить – но уже неудобно, и из гордости, – пусть идут.
Никогда не бывал он на ночных заседаниях министров с их „контактной комиссией”, – знал, что этим бесит советских, что именно его они хотят видеть, именно к нему их претензии, – так вот и не увидят. Гучков всё хранил унижение, испытанное во встрече с их делегатами здесь, в довмине, 6 марта. Разъезжая хозяином всех фронтов, он, кажется, ушёл от них навсегда на несравнимую высоту. Нет, с той горы, по всеобщей слякоти, он беспомощно сполз на заднем месте – снова к ним, на вторую встречу. И постыдно узнавал, что хозяином России – и уже тираническим – были, кажется, они, а министры – только приказчики, куда погонят.
Настороженные глазища и уши Совета-чудовища („чудище озорно, стозевно и лаяй”), оказывается, зорко ворочались вослед его всем перемещениям, и ловили каждый жест и каждое слово, недостаточно взвешенно сказанное на переходящих митингах. Обронил в Киеве, что Учредительное Собрание скорей всего соберётся только после войны (да по всему же так видно), – опровержительная публикация Совета! (Верят ли сами тому, дураки?) Произнёс в Яссах, что цель войны – разгром Австрии и Германии, чтоб они 20-30 лет не помышляли о новом вооружённом нападении, – оглушительные возражения: империалист! Да они на своём совещании – куда остервенели, кричали: чтобы контроль Совета „ударом молота подкрепил желания революционного народа”!
И – какой же смысл встречаться с этими мерзавцами на равных?
А – не избежать.
На сегодня пригласил к себе Гучков – всю „контактную комиссию” плюс нескольких членов Военной комиссии.
Надел полувоенный китель для встречи.
С отвращением представлял, как будет возвышаться над ними дебелая фигура Нахамкиса. И с радостью увидел, что возвышался не он, а изящный интеллигентный грузин, которого не бывало раньше, – Церетели. Председатель их Чхеидзе – не удостоил прийти. Зато на месте был самодовольный болтун Скобелев. (Поневоле стал Гучков различать их фамилии и разбираться.) Не было того суматошного дурака, адвоката Соколова. Но – не было и разумного Гвоздева. Вместо прежнего угрюмого моряка-лейтенанта – тоже хмуроватый, но интеллигентный поручик – Станкевич. На месте был и заранее как бы припрыгивал для следующих вопросов и возражений – блоха Гиммер. А вот же ещё кто – „солдатские” члены – Венгеров (переводчик такой был Шекспира, ему родственник?) и Бинасик – писари, конечно, оба. (Вспомнил, докладывали: это Венгеров сказал на советском совещании, что гучковский приказ № 114 - ничто.)
От Военной комиссии пришли свои – полковники Якубович, Туманов (Половцов уехал в Дикую дивизию), – но в предстоящем диалоге не влиятельны они были помочь.
И вот эти советские внезапно обрели над Россией всю власть. Почему – они? За какие заслуги?
Но если был у разговора смысл – то обратиться к ним, как если бы они любили родину. Поговорить откровенно, честно: вот станьте на моё место и посмотрите отсюда. Можно ли вести войну, допустив вот такую роль армейских комитетов? вот такие речи советов?… – что мы не будем наступать ни шагу?
Первый, конечно, выскочил Гиммер, держал себя как главный контролёр над армией и правительством. Но даже и великодушно: о да, понятное заблуждение: политические цели войны – не производить захватов, смешиваются с военно-техническими – можно ли шагнуть вперёд окопа. Но да, конечно, объяснить эту разницу тёмным массам до невероятности трудно, они плохо усваивают.
Но именно вы, господа, и внесли эти смутные цели в эти тёмные массы. Надо же как-то отыгрывать теперь.
Отыгрывать – они не хотели.
– Господа, это и во всех войнах так: всё идёт прекрасно, пока кем-то не брошено опрометчивое слово „мир”. И – сразу все начинают полагаться на мир, и в армии наступает паралич. Надо – переставать говорить вслух о мире!
Но они – уже не могли перестать. Это была – их единственная форма политического существования.
– Мы – за мир, – объявил маленький Гиммер, для большей важности заложив ногу за ногу, но сбивая важность быстротой речи, – но мы и против дезорганизации обороны. К миру мы будем переходить организованным путём.
Оно и видно.
Но Церетели и Станкевич смотрели на министра очень серьёзно. И весьма искренно подтвердили то же.
– Тогда, господа! – взмолился Гучков. – Зачем же вы делаете всё, чтобы развалить армию?
Но они этого не понимали?
– Демократическая армия будет ещё крепче и надёжней.
– Но ведь работает поливановская комиссия. Мы сделали всё для изменения армейского быта. Чего вы от нас хотите ещё?
О-о! оказывается, многого. Вся инициатива разговора теперь перекинулась к Венгерову и Бинасику. Оказывается, на советском совещании они делали главные доклады: о правах и быте солдат, и об армейских организациях. Оказывается, уже разработано до подробностей и уже единогласно проголосовано депутатами. Армия наша, конечно, впредь не будет армией постоянной службы, но – демократическая. Главное для солдат – пользование свободой слова, печати, союзов, собраний. Немедленно отменить всякое принуждение к общей молитве. Побеги со службы, неисполнение воинских приказов? – не должны разбираться особыми военными судами, но обычными гражданскими, на основе общих прав человека. И не может быть в армии никаких дисциплинарных наказаний или штрафованных состояний, ибо солдаты – полноправные граждане. И никаких „часов” увольнения из казармы или увольнительных списков – но если свободен от нарядов, то и может уходить в штатском платьи, и с ночлегом вне. И мало, что прекратилось отдание чести, – должна быть отменена и рабская привычка командовать „смирно” при входе командира. И должны быть отменены привилегии унтер-офицеров, фельдфебелей, подпрапорщиков: отныне все категории солдат равны! Скорей надо было удивляться тому, что в этом бреде ещё оставались трезвые нотки: офицеры на фронте не подлежат переизбранию. (Но где выборы офицеров уже произошли – пусть остаются в силе. И за солдатами сохраняется право
