вагонзавода, как, вскрикнув от боли, повалился навзничь. Пуля пробила ему шею, и уже через несколько минут он примкнул к многотысячной армии трупов, разбросанных по всему городу, плавающих в водоемах, погребенных под развалинами.
На следующий день, когда в Кёнигсберге пал последний очаг сопротивления, а на восток потянулись многокилометровые вереницы пленных, один из советских солдат, разместившийся вместе со своим подразделением в уцелевшей части старого дома около трамвайного депо, набрел на труп Готцеля. Он брезгливо обыскал его, снял с руки часы с красивым браслетом, засунув руку во внутренний карман пиджака, нащупал толстый пакет, достал его, рассмотрел со всех сторон и, убедившись, что в нем находятся только какие-то бумаги, бросил его в придорожную канаву. Поднял ли кто еще этот пакет, заинтересовался ли его содержимым и передал «куда следует», об этом теперь не знает никто. Впрочем, некоторые события послевоенной истории дают пищу для размышлений и на этот счет.
О тех же, кто остался в Королевском замке, известно немногое. Установлено, что генерал-майору полиции Шуберту, начальнику штаба боевой группы подполковнику Пешке и начальнику оперативного отдела майору Деннингхаусу удалось все-таки выбраться из замка, так же как Бёме и Готцелю, проделать полный опасности путь и добраться до Йудиттена.
Они не смогли до рассвета выйти к обусловленному месту и разыскать среди дымящихся развалин объект «Вервольфа», о котором им сообщил оберштурмфюрер Вурц, и вынуждены были пережидать светлое время суток в одном из бункеров. В соседнем бункере спрятались еще несколько немецких офицеров, но были обнаружены русскими солдатами.
— Немцы, Гитлер капут! Выходи или будем стрелять! — кричали советские солдаты.
Немецкие офицеры посовещались немного и предпочли выйти из бункера, нежели встретить смерть в каменном мешке. Их обыскали, отобрали оружие и собирались было погнать к сборному пункту военнопленных, но, заподозрив, что в соседнем бункере тоже могут быть солдаты, сделали по-другому. Они подвели одного из офицеров ко второму бункеру, как раз к тому, где находился генерал-майор Шуберт, наставили на него автомат и потребовали от немца, чтобы он подал команду сдаться.
— Господа, вам надо выйти из бункера, иначе русские откроют огонь! — громко прокричал он. Но вполголоса добавил: — Господин генерал, здесь русские. Если вы не выйдете, они будут стрелять и бросать гранаты!
В ответ не раздалось ни звука. Из бункера тоже никто не вышел. Тогда советские солдаты в амбразуры и вентиляционные отверстия бросили несколько гранат, которые разорвались внутри. Тяжелая металлическая дверь, закрытая изнутри, тогда не поддалась. Скорее всего, генерал-майор Шуберт и его спутники застрелились еще до того, как в бункер были брошены гранаты. Во всяком случае, было известно, что они договорились об этом еще до того, как покинули Королевский замок.
Оберштурмфюрер Вурц, назначенный командиром одного из диверсионно-террористических отрядов «Вервольфа», сумел добраться до своего объекта. Более того, его отряду, практически единственному в оккупированном советскими войсками Кёнигсберге, удалось в течение месяца совершить несколько диверсионных и террористических актов, но после боевого столкновения с оперативно-войсковой группой СМЕРШ, в котором были убиты почти все бойцы отряда, «Вервольф» уже не представлял реальной опасности для советских войск. Сам Вурц на несколько лет исчез из Кёнигсберга, поселившись в небольшом литовском городишке Русне, расположенном в дельте Немана, где испокон веков проживало немецкое население так называемой Мемельской области. В 1957 году Вурцу удалось выехать в ГДР[198], где он поселился под чужой фамилией и умер незадолго до объединения Германии.
Глава 9
В подземной ловушке
С самого утра у нас с Виктором было какое-то лихорадочно-возбужденное настроение, как будто начавшийся день должен был принести с собой нечто совершенно неожиданное. Так бывает, когда долго ждешь чего-то особенного — чуда или какого-нибудь удивительного события, — вдруг наступает момент, и ты чувствуешь: вот, именно сейчас, сегодня произойдет долгожданное. Так было и в тот день, двадцать третьего июля 1969 года.
Мы уже почти целый месяц работали в экспедиции, которая занималась поисками Янтарной комнаты. Приехав специально для этого из Москвы в Калининград, мы очень быстро смогли стать «своими» у экспедиционного начальства из-за готовности всегда выполнять любую, даже самую трудную работу. Кроме того, штатные рабочие трудились, как правило, ни шатко ни валко — поковыряют щебень киркой или лопатой да прилягут в тенек отдыхать. Или уйдут пить пиво к ближайшему ларьку. А уж если произойдет задержка с экскаватором, то тут уж ищи ветра в поле — все разбредутся кто куда, и никого не найдешь до следующего дня. Начальник экспедиции Мария Ивановна хотя казалась строгой и требовательной, но не умела или не очень-то и хотела проявлять требовательность к своим подчиненным.
Другое дело мы с Виктором, приехавшие «за романтикой» в город развалин и подземелий. Нам не сиделось ни минуты. Мы постоянно находились там, где работал экскаватор, где саперы подрывали своды подвалов, где археологи вели раскопки. Если нужно было куда-то залезть или спуститься в подземелье, мы были тут как тут. Спецовка, рукавицы, шахтерские фонари, лопата, ломик и кирка — вот и все наше экспедиционное снаряжение. «Землекопы на повременной оплате» — так значилось в ведомости. И нас это вполне устраивало.
— Давай сначала в «музей»! Сегодня начальство опять с утра заседает. Подождем там, — поднимаясь на подножку трамвая, сказал я Виктору.
— Опять два часа проторчим без дела! — недовольно пробурчал он.
Уже было около девяти, и «единичка» была полна людьми, спешащими на работу. Маленький юркий двухвагонный трамвайчик слегка дернулся, звякнул, предупреждая пассажиров, заскакивающих на ходу в открытые двери, и быстро побежал по тенистой улице Тельмана. Густые кроны высоких деревьев образовывали своего рода туннель над проезжей частью и правой стороной улицы, по которой проходила одна-единственная трамвайная колея, здесь они двигались попеременно, пропуская друг друга. Послевоенные реконструкции города не коснулись этой части Калининграда — сохранились практически все улицы и переулки, большинство коттеджей и крупных особняков Кёнигсберга.
Мы добирались привычным для маршрутом: десяток минут до площади Победы, потом на «втором» трамвае до улицы Багратиона, а там пешочком до высокой кирхи с полуразрушенным верхом. Хотя было утро, но чувствовалось, что день будет таким же жарким, как и все предыдущие. Июль в этом году стоял необычно жаркий, листва на деревьях пожухла, даже самый слабый ветерок поднимал клубы пыли, и она оседала на вялую траву, сникшие кусты и окна домов, покрывая все серым налетом.
У подножия высокой кирхи из красного кирпича, служившей складом, располагался невысокий барак, который некогда служил краеведческим музеем, а сейчас был местом пребывания Калининградской геолого-археологической экспедиции, а проще сказать, экспедиции по поискам Янтарной комнаты. Никакой вывески у входа, естественно, не было — обывателю не надлежало знать, где находится этот «строго засекреченный объект».
Рядом с бараком стоял экспедиционный автобус салатового цвета, а на лавочке около громадного ржавого якоря сидел белобрысый шофер, которого все звали ласково — Алеша.
— Ну, что, ребя, куда сегодня навострились? — проговорил он с беззлобной насмешкой и выпустил клуб дыма. Алеша, как только вылезал из кабины, сразу же доставал сигареты и с демонстративным удовольствием пускал кольца сизого дыма.
— Да не знаем еще, куда. Закончат совещание, тогда… — Я оборвал фразу на полуслове.
— Да они только начали. Раньше, чем через два часа, не закончат.
Наверное, Алеша был прав. Если уж экспедиционное начальство собиралось в кабинете Марии Ивановны на втором этаже, то, как правило, надолго.
По скрипучим ступенькам мы поднялись на второй этаж. Дверь в кабинет с надписью «начальник экспедиции» была чуть приоткрыта, и оттуда доносились громкие голоса. Несмотря на то что совещание
