Кротова закусила губу, ее узкие глаза сузились еще больше. Она побледнела. Крылья побелевшего острого носика раздулись.
Старик испуганно вскинул голову.
— Лайош! — закричал он надтреснутым голосом.
— Баранек! — не оборачиваясь, прокричал мальчишка. — Марш иннен, рондак, марш![12]
Собачонка, прикорнувшая возле пастуха, уже мчалась следом за парнишкой.
Она обогнала мальчика и первая набросилась на животных, трусивших в поле.
Овцы шарахнулись обратно.
Мальчишка, размахивая палкой, бранил их.
Бунцев передохнул, покосился на радистку. Та быстро отдернула руку от пояса.
Старик не заметил ее жеста.
— Дьере висса![13] — позвал он мальчика.
— Медьек![14]
— Ладно, ничего, — сказал Бунцев, сильно затягиваясь. — Ничего. Ладно.
«Неужели она могла бы?..» — подумал он. Ему не хотелось смотреть в сторону радистки.
— Вот чертенок! — сказала Кротова с облегчением, и капитан ощутил, что она растерянно улыбается. — Убежал бы, и все.
«Нет, не стала бы! — обрадовался Бунцев. — Не стала бы…»
Собачонка продолжала носиться, тявкая на самых строптивых овец. Те недовольно блеяли.
— Шустрая! Помощница! — сказал Бунцев, указывая на пса.
Старик понял, что незнакомец хвалит собаку, и кивнул.
— Где дорога на Будапешт? — спросила Кротова. — Дорога. Понимаешь?
Двумя пальцами она изобразила шагающие ноги.
— Будапешт! Будапешт! — настойчиво повторила она.
— Будапешт? — старик перевел взгляд с радистки на Бунцева и, когда тот наклонил голову, опять повернулся к радистке: — Это туда… — Он махнул рукой на юго-запад, за лесок.
Подошел мальчик. Видя, что взрослые мирно беседуют, он осмелел, с любопытством рассматривал чужаков. Протянул руку к кобуре Кротовой:
— Дай!
— Ишь, цыганенок! — засмеялся Бунцев.
Кротова хлопнула мальчишку по руке, погрозила пальцем, сняла шлем и подала подпаску:
— Примерь!
Мальчишка взял шлем, скинул шапчонку, открыв буйные, туго завитые и давно не чесанные кудри, натянул обнову, утонув в ней.
Смех взрослых его не смутил. Сдвинув шлем на затылок, мальчишка показал радистке острый красный язык, подпрыгнул, прищелкнул скошенными каблуками латаных ботинок и закружился, танцуя и дурачась.
— Веселый народ! — сказал Бунцев. — Гляди, как выкомаривает!
Старик погасил цигарку, кряхтя, стал подниматься.
— Отпускать их нельзя! — тотчас напомнила Кротова.
Бунцев встал, положил руку на худое плечо пастуха.
— Нет, нет! Не уходи!
Старик указал на небо, на деревню, видневшуюся на горизонте, на овец.
— Не отпускайте! — повторила радистка.
Она тоже поднялась, поймала мальчишку, потормошила, отняла шлем, нахлобучила ему старую шапку.
Мальчишка вопросительно посмотрел на пастуха.
— Медюнк, бачикам?[15] — спросил он.
— Нельзя в деревню, — сказал Бунцев старику. — Ну, никак нельзя! Не могу я тебя отпустить. Погоди!
Пастух опять нахмурился.
Опять показал на овец.
— Нет, — затряс головой Бунцев. — Вот вечер наступит — идите. А сейчас нельзя!
Он сложил ладони, подложил под щеку, закрыл глаза, изображая спящего человека, потом показав на себя и на Кротову, махнул в сторону леса, а ткнув пальцем в грудь старику, махнул в сторону деревни.
Старик недовольно покачал головой, стал объяснять что-то.
— Ну, нельзя, нельзя! — сказал Бунцев. — Пойми, нельзя!
Пастух сморщился, насупился, плюнул и снова уселся на землю.
— Чудак человек! — сказал Бунцев. — Чего сердишься? Ну, нельзя! Болтнешь чего-нибудь или малец твой проболтается — конец же нам! А с тобой ничего не случится.
— Много у тебя овец? — спросила Кротова.
Старик не ответил.
Кротова обратилась с тем же вопросом к мальчишке.
Тот лишь язык высунул.
— Обиделись, — сказал Бунцев. — Вот беда, ей-богу!
— Мне нужны овцы! — сказала старику Кротова. — Слышишь? Нужны овцы!
— На кой черт? — удивился Бунцев.
— Обождите, товарищ капитан…
Она жестами принялась допытываться у старика, чьих он пасет овец, нет ли у него своих и не может ли он продать им десяток барашков?
На пальцах она показала: десять.
Старик удивленно заморгал, тоже на пальцах спросил:
— Десять? Тебе и ему?
Радистка объяснила, что их с Бунцевым ждут товарищи, много товарищей, и мясо нужно для всех.
Видя настойчивость незнакомой женщины, пастух, видимо, струхнул. Он пас чужих овец, не имел права торговать ими, отвечал за каждую и принялся объяснять это.
— А где купить? Кто бы продал? — допытывалась Кротова.
Старик пожал плечами, показал на деревню: там, мол, спрашивать надо!
Кротова вздохнула с сожалением.
— Нет! — сказала она. — Нам надо в Будапешт. В деревню мы идти не можем…
Достав золотую цепочку, она все-таки уговорила старика продать им одну овцу.
Они с пастухом пошли к стаду, изловили молодого барашка, связали ему ноги, зарезали, и старик принялся свежевать тушу.
— Собирайте хворост, товарищ капитан! — распорядилась радистка. — Шашлык есть будем!
Мальчишка, сообразив, чем пахнет дело, уже таскал сушняк.
— А дым? — побеспокоился Бунцев.
— Э! — беспечно сказала радистка. — Это же не мы, это пастухи. Стадо издалека приметно. Никто не придет.
Затрещал костер. Потянуло горьким дымком.
— Вот и скоротаем время, — сказала Кротова. — И пастухи довольны. Тоже небось не каждый день мясо видят.
Старик резал сочащееся кровью мясо, нанизывал на прутья.
Мальчишка зашел под ветер, распахнул пиджак, жмурился от дыма, грелся. Собака, лежа поодаль от огня, облизывалась и повизгивала.
— Как туристы мы, — сказал Бунцев. — Тишь да гладь…
Он взял кусок мяса, швырнул собаке. Та поймала кусок на лету, опрометью бросилась под куст, зарычала. Старик проводил ее осуждающим взглядом.
