— Чего ж его оттуда не тащат? — удивился Нестерко.
— Да он не хочет! — Старичок протянул Нестерку семечки. — Угощайся… То наш обжора и лентяй Янко. Не увидишь — не поверишь. На нос ему шмель сядет, так он не сгонит, во как ленив! А есть горазд: сколько угодно и еще крынку сметаны. Отец его сбруей да седлами торгует — закормили лентяя.
— Ой, умрет мой сыночек единственный… — снова запричитала мать. — Сидит между водой и землей… Ой, ратуйте, люди добрые!
Нестерко подошел к колодцу, заглянул в него: толстый Янко до дна не долетел, застрял на полпути.
— Веревку бросаем, — сказали парни, — не берет!
— Не застилай света!.. — раздался из колодца глухой голос Янка. — Да скажите моей матке, чтоб дерунов спустила и сметаны.
— Сынку, — почти перекинувшись в колодец, заголосила мать, — вылезай, обед готов. Яночку, солнце мое!
— Не полезу! — донеслось снизу. — У вас жарко, а тут прохладно. Давай есть сюда, а то в воду брошусь!
— Сейчас, сынку! Зараз! — Мать отскочила от колодца и крикнула: — Феня! Тащи деруны и сметану! Яночку кушать просит!
Когда дымящиеся поджаристые картофельные блины и холодная, только-только из погреба сметана были доставлены к колодцу, то Нестерко сказал:
— Сейчас будем его тащить. Сперва он спустил Янку крынку.
— Держи крепче! — крикнул он. — Обеими руками! А рот раскрывай шире. Деруны я буду сначала в крынку макать, а потом тебе в рот опускать!
Сверху если смотреть — словно второй колодец посреди первого появился; это обжора рот распахнул, дерунов ждет.
Нестерко так и сделал: привязал пяток дерунов, спустил, умакнул в сметану, а потом — в обжорный рот.
Янко рот захлопнул, а Нестерко скомандовал парням:
— Тащите его, пока он с конца веревки все блины не сжевал! Рот-то ему раскрыть лень, да и дерунов жалко!
Подтянули Янка, но не до самого верха — блины кончились. Снова, как клюв голодного птенца, открылся рот, веревка выскочила.
Сидел толстяк в колодце, как пробка в горлышке, и крынку обеими руками к животу прижимал.
— Есть хочу! — слышалось снизу.
Опять ему блинов дали. Потом еще. На четвертый раз вытащили. Лентяй даже не поклонился никому, пузо вперед и — к дому, обедать. А мать-старушка сбоку побежала, крестится на церковь, всех мучеников и святых сразу благодарит.
— Его-то и кормить не за что, — сказал Нестерко, — от него ж никакого толку.
— Зачем же ты его, мил человек, тащил? — продолжая щелкать семечки, спросил маленький старичок.
— Мне ваше село жалко стало! — усмехнулся Нестерко. — Откуда бы вы воду брали, если его в колодце оставить?
Пожелал Нестерко людям доброго добра и пошел к лошадникам.
Цыган в желтой рубахе и зеленых штанах, заправленных в сапоги, узнал Нестерка:
— А, кум, зачем пожаловал? Помнишь, кум, как ваш пан Печенка покупал у меня коня? — Цыган всех знакомых называл кумовьями. — Ах, кум, помнишь, какой конь был? Не конь — птица!
— Пану Кишковскому отдали твоего коня! Цыган, блестя глазами, наклонился к Нестерку и сказал:
— Но мой конь не помог пану убежать от лозы, а? Вся ярмарка, кум, уже знает об этом!
Нестерко рассказал цыгану о своем горе, о легавом щенке и спросил, сколько будут стоить два хороших коня.
— Дорого, кум. Пойдем к моим родным, посоветуемся! Эх, такое дело — детей надо выручать!
Продолжая бормотать «такое дело… тьфу… мало еще этой Кишке досталось…», цыган потянул Нестерка за собой.
— Слушай, кум, ты мне не сказал, для какого пана кони нужны, — вдруг остановился цыган. — Если Печенке — так ему что хочешь подсунуть можно, он собаку знает, а лошадь — нет. А вот если этому пану, так ему вместо коня бочку вина дай, он доволен будет.
Высокий помещик в бархатной четырехугольной шапке, расталкивая людей, пробирался к цыгану, крича;
— Вот он, конокрад! Сейчас я тебе покажу, как лошадей уводить!
— Напился, словно свинья, а теперь лает, словно пес! — сплюнул цыган. — Третий раз сегодня на меня кидается, чтоб ему с Римшей в лесу встретиться!
Пан тем временем добрался до спокойно стоящего цыгана и схватил его за подол желтой рубахи:
— Где твой конь, показывай!
— Вы его, пане, уже два раза нынче смотрели! — ответил цыган.
— Знаю я вас, конокрадов! — забушевал пан. — Веди меня к коню!
Пан, цыган и Нестерко в сопровождении зевак направились к стоящим в конце ряда лошадям.
Нестерко поспешил вперед и, кивая на коней, спросил у испуганных молодых цыган;
— Которого из этих красавцев пан за своего принимает?
Цыгане показали на буланого длинногривого коня. Нестерко закрыл коню ладонями оба глаза и так ждал, когда подойдет помещик.
Толпа окружила цыган, барин схватил коня за гриву.
— Мой! Наконец-то я его нашел! Какая грива — никогда не спутаешь!
— Если ясновельможный пан, он ваш, — не отнимая ладони от глаз коня, произнес Нестерко, — тогда скажите; какой глаз у него слепой?
Пан задумался, покрутил ус и сказал уверенно:
— Левый!
Нестерко отнял ладонь с левого глаза, и все увидели, что глаз у коня цел.
— Правый! — закричал пан. — Я же сказал — правый. Нестерко послушно снял правую ладонь. И правый глаз был целехонек!
— Тьфу, — сплюнул пан, — то не мой конь! — И под смех зрителей скрылся в толпе.
— Вот так ко всем пристает, — сказал цыган. — А то, бывает, стражников приведет, лошадь заберет. Как правду найдешь? Ну, теперь-то он к нам уж приставать не станет… Ах, кум, красиво ты его опозорил!
— Добрый конь! — сказал кто-то.
— Коня хвалят после дороги, а пана — когда вытянет ноги! — ответил цыган. — Ну, пойдем, кум, — обратился он к Нестерку, — поговорим.
Цыгане посоветовались и решили, что конюхов пани Дубовской не обманешь, поэтому нужно добывать очень-очень хороших коней.
— Много денег, — качал головой цыган с седой бородой, — ох много! Два раза по пятьсот рублей.
— Я за конями поеду, — сказал цыган в желтой рубахе. — Эх, сам хотел на них деньги нажить — за семьсот рублей любой пан купит такого красавца, да тебе, кум, их приведу. Здесь и встретимся перед Михайловым днем…
Цыган в желтой рубахе вышел из шатра вместе с Нестерком.
— Кум, ты приноси не тысячу, а пятьсот рублей, — тихо сказал он. — В том таборе за этих коней просят тысячу или медведя. Я знаю, где медведя за пятьсот можно купить. Я поеду за зверем, обменяю его на коней. С тебя лишнего не беру — неси пятьсот, кум! Только чтоб старики наши не узнали, большой шум будет, понял?
…Ярмарка гудела и бурлила. Там и тут раздавались предостерегающие крики, толпа расступалась и
