На дне колоды вперемешку с мятыми газетами лежали куски плавленого сыра
со следами зубов по краям, наполовину опорожненная банка рыбных консервов,
хлеб.
- Во, - удовлетворенно хмыкнул сторож. - На прошлой неделе положил, а
все свеженькое. Да ты бери, не стесняйся. Не отравишься. Здесь лучше, чем
в холодильнике.
От угощения Карзанян отказался, предоставив Пантелеймону в одиночку
расправляться с бутылкой. Он с интересом рассматривал газету, извлеченную
из гроба.
Она была четырехлетней давности, судя по дате на первой странице, но
выглядела так, будто ее только что отпечатали.
- Чего смотришь? Старье это все. Я читал, - с чавканьем, закусывая
после очередного глотка из бутылки, сказал сторож.
- То-то и оно, что старье. А на вид не скажешь.
- Святое ж место. Тут какая-никакая бумага или книжка полтыщи лет
пролежит и ничего ей не будет.
- Загибаешь? - насторожился Илья. - Да полтыщи лет назад и бумаги-то,
поди, не было.
- Может, и меньше, почем я знаю. Может, они и помоложе будут.
- Церковные, что ли?
- Черт их разберет, прости, господи. А ты что, интересуешься или как?
- Про книги? Чего в них интересного? Вот иконку бы какую старую
приобрел бы. Я у кореша своего видел сегодня. В горке стоит. Не сказал,
где достал. Отчистил, лаком покрыл, лампадку приспособил. Залюбуешься. И
ничего, что неверующий, зато красиво.
- Эк ты, парень, когда хватился. Раньше надо было насчет иконки-то.
Тю-тю. Все увезли, подчистую. На картонке реставраторы наляпают кое-как,
для блезиру, и развесят у входа, а скурсоводы помалкивают, цену себе
набивают.
- За что же это ты, Пантелеймон Иннокентьевич, экскурсоводов так не
любишь?
- А чего? Мне с ними детей не крестить. Настырные больно. Так и шастают
тут, так и шастают. И нет чтоб сторожа уважить, еще жалобы строчат. Не
угодил я, видишь ли, им. Директор к себе вызывал. Ну, я ему врезал. Нет,
говорю, такого права, чтоб из родного дома выгонять. Сперва, говорю,
квартиру мне дайте со всеми удобствами, как у других. У меня тридцать пять
лет беспрерывного стажу на этом самом месте. Я жаловаться буду. Так я и
сказал. Отступились. Дай бог здоровья Игорю Владимировичу. Надоумил, как
говорить. Вот и отступились.
Голова сторожа медленно склонялась набок. Он привалился к стене, вяло
мусоля в губах потухший окурок папиросы.
- Это кто ж такой? - лениво поинтересовался Илья. - Благодетель-то?
- Умный человек. Над реставраторами начальник.
Завсегда уважит. Я ему тут, почитай, все показал... Самую малость себе
оставил. Про черный день... Ну ты походи недалече, я вздремну. Только
далеко не забредай, тут и заблудиться недолго. Бывали случаи.
Карзанян взял фонарь, вышел за дверь, приоткрыл ее пошире и двинулся по
плотной темноте, разрываемой лучом фонаря. Без сторожа он вряд ли нашел бы
обратную дорогу, а небольшое самостоятельное путешествие ему ничем не
грозило. Илья пошел вдоль правой стены, уверенный, что, возвращаясь
обратно вдоль левой, всегда сможет выйти к склепу.
'Интересно, Иннокентич спьяну сболтнул про книги или в самом деле
что-то знает? А благодетель у него, видно, не случайный оказался. Есть о
чем доложить полковнику', -думал Илья, медленно продвигаясь по коридору и
открывая подряд все двери в стенах.
Некоторые из них подавались с трудом. Приходилось обеими руками,
ухватившись за массивные кольца, служившие ручками, упираться ногами в
стену и дергать дверь на себя. Илья знал, что искать. Где-то у сторожа
есть тайник, где он что-то припрятал 'про черный день', и если он вообще
существует, то должен находиться где-то неподалеку от места частого
обитания Пантелеймона.
Давно было пора возвращаться назад, а Илья все кружил на одном месте.
Он смотрел на хорошо различимые отпечатки подошв своих сапог на полу у
двери, они вели к ней.с двух сторон. В душу начал заползать холодок. Он
посветил вокруг себя фонарем и прижался спиной к холодной стене. Все
вокруг было истоптано.
Куда бы он ни поворачивал, везде натыкался на тупики и двери. Похоже, и
на этот раз правило правой стороны подвело его - он заблудился.
Х
На следующий день на утреннем совещании полковник Смолянинов, с плохо
скрытой иронией выслушав доклад Карзаняна о его приключениях в пещерах
монастыря, запретил подчиненным без особой нужды и близко, подходить к его
стенам. Логвинов, присутствовавший вместе со всеми, молча торжествовал:
его версия о том, что источник появившихся в городе древностей находится в
монастыре, подтвердилась. Оставалось 'побеседовать' с Москвиным, дядей
Лешей и в первую очередь заведующим реставрационной мастерской Казаченко.
Этим они и собирались сегодня заняться, как вдруг поступило сообщение о
краже из квартиры Ревзина. Вадима Сычева, к его удивлению, ввели в
оперативную группу. Закончив отчет о вечере, проведенном в компании
'книголюбов', Логвинов пошел домой: полковник Смолянинов объявил, что ему
положен отгул за работу в прошлый выходной, тем более что и сегодня
воскресенье. Кроме Кима и полковника, никто пока еще не знал, что это за
отгул и с чем он связан. Сам же Логвинов старался об этом не думать, но
волей-неволей мысли его то и дело возвращались к этому злополучному
заявлению, написанному от имени Ревзина.
Больше всего озадачивал один вопрос: откуда те, кто стоит за Ревзнным,
могли знать его, Кима, фамилию.
Не было в жизни Логвинова дня, которого он ждал бы больше, чем
завтрашнего понедельника. Он верил, что политотдел вместе с кадровиками во
всем разберутся и он сможет опять приступить к работе. Но на душе было
неспокойно, тем более что вчера, когда он поздно вернулся с работы, жена
посмотрела на него не укоризненно и ласково, как всегда, а тревожно и
настороженно, будто знала о свалившейся на него беде, но не знала чем
помочь.
Судя по всему, кража произошла среди бела дня.
